Отживающие в литературе явления (старая орфография)

ОТЖИВАЮЩIЯ 

Когда то, -- а именно тогда, когда намъ, какъ всякому только-что поднимающему голосъ направленiю, еще

.... были новы
Все впечатленья бытiя

когда выходя на арену словесности россiйской, мы несли въ душе множество надеждъ и между прочимъ, надежду на скорое возстановленiе въ ней правильныхъ отношенiй критическаго сознанiя къ явленiямъ литературы, -- готовы были даже говорить съ Тютчевымъ:

Жди яснаго назавтра дня

мы завели у себя особую рубрику, хоть и необязательную, не постоянную, но все таки -- более или менее заявлявшую притязанiе на прочное существованiе -- именно рубрику: "незамеченныхъ нашей критикою явленiй". Выборъ нашъ палъ съ перваго разу на явленiе вовсе не крупное, но во всякомъ случае крайне несправедливо незамеченное нашей тогдашней критикой -- на разсказъ г. Н. Д. "Лесъ"; -- потомъ на явленiе въ высшей степени важное въ литературе, на такое явленiе, которому, хоть и не въ целости его -- но въ отдельныхъ частяхъ суждено столь же долго, сколько и самой русской литературе, на "Псковитянку" покойнаго Мея -- и наконецъ на деятельность уже безпорно очень крупнаго, перворазряднаго писателя, котораго однако критика наша условилась хвалить какъ-то огульно, не входя въ разборъ его существенныхъ достоинствъ и недостатковъ, мiросозерцанiя и манеры -- на деятельность Л. Толстаго.

На томъ мы и остановились. Авторъ "Леса" написалъ после "Воду" и еще кажется что-то: вещи уже вовсе незамечательныя и притомъ отзывавшiяся повторенiемъ "Леса" -- стало-быть на первомъ шаге и остановился. Во всякомъ случае, мы нисколько не раскаявались, что съ большимъ сочувствiемъ отнеслись къ первой его вещи, потому что въ ней были задатки чего-то очень поэтическаго и хорошаго, а по нашему крайнему, какъ тогдашнему такъ равно и теперешнему разуменiю, -- прямое дело литературной критики -- спецiальное, единственно даже важное ея дело -- отмечать все хорошее, хотя бы даже въ его задаткахъ. Выйдетъ или нетъ изъ этихъ задатковъ что нибудь дальнейшее, это ужь не ея забота. Авторъ означенныхъ статей -- онъ же былъ и изобрететелемъ рубрики незамеченныхъ критикою явленiй, -- не раскаявается даже и въ томъ, что когда-то высказалъ свое сочувствiе къ сильнымъ задаткамъ лиризма, поразившимъ его въ г. Случевскомъ -- ибо до сихъ поръ убежденъ -- да и не одинъ, а многiе съ нимъ втихомолку -- что если были въ комъ действительные задатки действительнаго и яркаго лиризма, такъ это въ г. Случевскомъ. Онъ не раскаявается притомъ и въ самомъ азарте, съ которымъ высказалъ онъ такое свое сочувствiе, -- ибо если г. Случевскiй (о которомъ между прочимъ такъ и замолкъ слухъ въ литературе, разве только изредко напомнитъ о немъ лай "Абличителей"), талантъ, -- то рано или поздно оправдаетъ его ожиданiя; если же онъ миражъ, то все-таки критикъ нисколько не виноватъ въ отношенiи къ его много обещавшимъ задаткамъ; если наконецъ даже и ошибся критикъ, то въ виде "облегчающихъ вину обстоятельствъ" онъ можетъ указать не на одно изъ своихъ дерзкихъ увлеченiй -- вполне оправдавшееся. И наконецъ, изобретатель "допотопныхъ формацiй" и рубрики "незамеченныхъ критикою явленiй" просто принадлежитъ къ числу нераскаянныхъ грешниковъ...

Второе явленiе, подошедшее подъ странную рубрику - было, какъ уже сказано: "Псковитянка" Мея; за дерзость сочувствiя къ ней, и критикъ и журналъ допустившiй такую дерзость, разумеется, были "возделаны" по достоинству въ теоретическомъ лагере -- заметьте, за дерзость одного только сочувствiя: "стоитъ ли дескать говорить о Псковитянке? -- другое вотъ дело "Мининъ"... Буквально такъ: тамъ только что при слове Мининъ не прибавлено было для ясности дела: "потому, молъ, что онъ помещенъ у насъ." -- И хорошо что возделавшiй насъ столь крепкимъ и энергическимъ образомъ теоретикъ, по всей видимости, не прочелъ "возделываемой" статьи. Ведь въ статье -- такъ таки нахально и дерзко -- третiй актъ "Псковитянки" ставится наравне съ лучшими сценами "Бориса Годунова" т. е. съ капиталами словесности, и еслибъ вышелъ уже тогда "Мининъ" статья не усумнилась бы нисколько поставить третiй и четвертый актъ драмы Мея "въ уровень съ Мининымъ" и съ его лучшими местами... И между темъ, авторъ статьи о "Псковитянке" тоже нисколько не раскаявается въ своей дерзости -- ибо за эту его дерзость все, что только читаетъ "въ сурьезъ" -- и на литературу смотритъ сурьезно, т. е. какъ на литературу. А вотъ въ чемъ онъ разскаявается, въ чемъ онъ виноватъ передъ памятью дорогого ему покойника, такъ это въ томъ, что до сихъ поръ не написалъ еще обстоятельной статьи о всей деятельности Мея....

Ну -- въ статьяхъ о графе Л. Толстомъ ему кажется тоже раскаяваться нечего. Тутъ на его стороне -- даже и та часть читающаго люда, къ которой всякiй "резонный" мыслитель относится съ тайнымъ, а всякiй дерзкiй мыслитель съ явнымъ презренiемъ -- т. е. публика (не масса, не sainte populace), а публика, -- кругъ читателей всего что пишется, отъ сочиненiй Пушкина до романовъ и фельетоновъ Фаддея Булгарина, или, что все равно, до стихотворенiй и фельетоновъ двухъ нашихъ головешекъ: "абличительно" -- увеселительной и обскурантно назидательной.

Предстояло еще не мало отметить литературныхъ явленiй, незамеченныхъ нашею критикой, летъ десять уже ничего иного неделающей, какъ только жующей и смакующей пять умныхъ книжекъ, -- предстояло бы конечно даже и въ будущемъ много подобныхъ задачъ, ибо есть не малая надежда, что критика будетъ летъ пять жевать и смаковать еще шестую... Передъ многими -- сказать къ чести литературы -- явленiями за десять летъ, осталась въ долгу смело поставленная рубрика журнала, который имелъ и имеетъ самъ тоже дерзкiя притязанiя смотреть на литературу сурьезно т. е. какъ на литературу... Но увы:

... бываютъ времена
Совсемъ особеннаго свойства,

бываютъ времена, когда какая хотите энергiя утомляется безплодной борьбою, какая хотите вера въ положительныя стороны жизни -- если не слабеетъ, то на время перестаетъ побуждать къ деятельности... а въ подобныя времена, въ которыя даже капитальныя литературныя силы, въ роде напримеръ хотя бы г. Писемскаго, приносятъ "идоложертвенныя требы" потребностямъ минуты, и наша вечная скороспелая отзывчивость влечетъ всякiя, и значительныя и незначительныя силы, то въ слепую реакцiю то въ не менее слепыя странствованiя по белымъ Арапiямъ; -- въ которыя наконецъ едва на двухъ-трехъ художниковъ, относящихся вполне честно къ своему делу указать можно, -- въ такiя напряжонныя времена, что ужъ понапрасну отмечать незамечаемое!..

Изъ этого никакъ конечно не следуетъ, чтобы мы отрекались отъ нашего убежденiя въ значенiи многаго незамеченнаго и незамечаемаго, -- а следуетъ то только, что мы откладываемъ толкъ объ этомъ до будущаго времени. Мы по старому веримъ что

... благъ Господь: Онъ знаетъ срокъ

что придетъ это будущее, что оно даже не далеко -- по крайней мере несравненно ближе того будущаго, о которомъ мечтаютъ "съ заскокомъ" искатели и искательницы "белой Арапiи". Ужь потому самому ближе нами желаемое будущее -- что оно вовсе не утопiя и никакого соединенiя луны съ землею не предполагаетъ. Это просто время разъясненiя и сознанiя, время, когда спутавшiяся шашки станутъ на свои места, когда литература будетъ литературой, соцiальная наука соцiальной наукой и т. д. Что это будетъ непременно, въ этомъ едвали кто, кроме теоретиковъ, можетъ сомневаться, -- ну, а очень ли близко или далеко такое время, -- зависитъ это отъ порешенiя весьма многихъ вопросовъ и въ особенности конечно отъ большаго и большаго, хотя конечно постепеннаго развитiя разумной свободы слова.

Когда этотъ светъ разсеетъ таинственный нимбъ, за которымъ простодушные адепты и почтеннейшая публика подозреваютъ и невесть какiя важныя истины въ ученiи теоретиковъ -- и когда, тоже при этомъ свете, окончательно оскандалятся наши "Абличители" -- тогда естественнымъ образомъ литература получитъ свое, ей самой, а не постороннимъ обстоятельствамъ присущее значенiе: явленiя ея за неизвестную эпоху потребуютъ оценки, за другую переоценки и т. д. Дело совершенно простое и ясное.

А пока мы не только что не следили и не следимъ всехъ, литературныхъ фактовъ, но даже напримеръ и насчетъ такихъ крупныхъ фактовъ, какъ "Мининъ" Островскаго -- ни pro ни contra не высказались. Потому, мало кого это въ настоящую минуту интересуетъ, т. е. не "Мининъ" или другiя подобныя крупныя явленiя литературы, -- для которыхъ на Руси найдется многое множество охотниковъ и читателей, -- а толки критики даже и о такихъ большихъ какъ "Мининъ" не то что ужъ о просто-порядочныхъ явленiяхъ, мало кого интересуютъ. Повторяемъ: все это, по убежденiю нашему только на время и до времени. Придетъ неминуемо часъ поверки и оценки, даже переверки и переоценки литературной. Не нами такъ другими воздастся по заслугамъ всему, за чемъ есть какiя либо заслуги: и литературнымъ фактамъ и литературнымъ направленiямъ и литературнымъ деятелямъ. Ведь читающая масса, -- которой мы какъ-то привыкли мало придавать вообще значенiя -- читаетъ и читаетъ съ толкомъ и читаетъ не одни наши "абличенiя" или мечты о белыхъ Арапiяхъ. Ведь на нашихъ же глазахъ, летъ въ пятнадцать какихъ нибудь, въ ней, въ этой читающей массе (опять таки только не въ публике, Бога ради не въ публике) -- совершилось немало переворотовъ вкусовъ и мненiй. Ведь напримеръ, вы все таки теперь никого изъ серьозно-читающихъ людей не уверите, ни въ техъ нелепостяхъ насчотъ славянофильства, которыя пренаивно печатались въ конце сороковыхъ и даже въ первой половине пятидесятыхъ годовъ... ведь уже теорiи хоть бы родоваго быта что ли, еслибъ они вздумали появиться теперь заднимъ числомъ, встречены были бы общимъ смехомъ; -- ведь тоже -- въ области литературы -- немыслимы больше скучныя, хоть и талантливыя "полежанiя" Обломова; и темъ менее еще мыслимы скучные и уже совершенно безталанные романы г-жи Евгенiи Туръ... Ну, будемъ надеяться -- что черезъ какихъ нибудь пять-шесть летъ, также смешны какъ теорiи родоваго быта, какъ возведенiя въ боги петуха, кочерги и ухвата, совершонные некогда во славу все того же родоваго быта г. Афанасьевымъ -- будутъ фантазiи хохломановъ, отыскивающихъ въ Новгороде Малороссiи, вакхическiй бредъ "поморныхъ" историковъ о расколе и проч. -- будутъ такъ же немыслимы не только повести г. Леона Бранди, но даже и самый прототипъ ихъ -- знаменитая эпопея о белой Арапiи.

А покаместъ, покаместъ -- мы займемся работою чисто отрицательною. Отрицанiе ужъ вопервыхъ темъ хорошо и выгодно что съ нимъ всегда все согласны, а во вторыхъ и то, что оно никогда смешно быть не можетъ. Надъ первымъ, кто сказалъ напримеръ, что Гоголь -- одинъ изъ величайшихъ художниковъ (это былъ Белинскiй) смеялись, да еще какъ! Надъ первымъ же, кто произвелъ Пушкина въ поэты "побрякушекъ" -- смеяться не посмели. Размышленiе мосекъ Крылова:

Ай, Моська! Знать она сильна
Коль лаетъ на слона.

постоянно руководитъ "публику". Мне заметятъ можетъ быть, что не всегда же такъ; -- что напримеръ рецензентомъ хриплаго "Голоса", поставившимъ сухую и довольно-между нами сказать-пошлую компиляцiю г. Галахова, известную подъ именемъ исторiи русской словесности, -- на ряду съ исторiей Карамзина -- не смеялись же -- что вотъ дескать и похвалить черезъ меру ("хвать друга камнемъ въ лобъ") можно иногда совершенно безопасно для собственной чести и личности. То-то что иногда, надобно знать это: иногда

Держись черни,
А знай штуку.

А штука то вся въ томъ, что достойный рецензентъ "падая до ногъ" передъ компиляцiей г. Галахова -- намеренно игнорировалъ честный трудъ, трудъ целой жизни покойнаго Шевырева и очень хорошо понималъ пользу такого игнорированiя въ настоящее время. Ну, а что тамъ въ будущемъ... Все мещане, какъ вамъ известно, говорятъ: aprХs moi le deluge!..

Во всякомъ случае, отрицанiе выгодно и безопасно. Это не подлежитъ никакому сомненiю. Последуемъ же и мы духу времени, займемся отрицанiемъ...

сомненiю въ назначенiи положительной критической деятельности въ наше время.

Последнее явленiе, занесенное подъ старую рубрику "явленiй незамеченныхъ нашею критикою" была деятельность одного изъ самыхъ яркихъ и своеобразныхъ талантовъ современной литературы, графа Л. Толстаго. Статьи о немъ не имели конечно никакихъ претензiй учить его или указывать ему его литературный путь -- претензiй вообще не свойственныхъ органической критике, хотя соблазниться некоторымъ учительствомъ было очень легко. После "Семейнаго счастiя" Л. Толстой замолкъ довольно надолго какъ художникъ, -- ударился даже въ "полезную" педагогическую деятельность, которая и выразилась въ изданiи "Ясной Поляны". Этою педагогическою деятельностiю могъ онъ обмануть разве однихъ теоретиковъ. Для насъ она была только органически необходимымъ исходомъ крайне своеобразнаго и даже капризнаго таланта, который запутался въ анализе до психическихъ "чортиковъ" -- до "Альберта" и "Трехъ смертей" и "Люцерна", до неверiя въ жизнь человека въ обществе, въ цивилизацiю, и до пантеизма по рефлексiи. Насъ не удивило бы нисколько, если бы Л. Толстой выпустилъ въ светъ нечто въ роде "Эмиля" Руссо или даже его contrat social; и въ его крайне интересныхъ, оригинально умныхъ и парадоксально капризныхъ статьяхъ въ "Ясной Поляне" -- намъ чуялось не безъ основанiй только продолженiе психическаго момента, выразившагося въ его последнихъ до того времени произведенiяхъ.

Разсмотренiе этого момента завело бы насъ слишкомъ далеко въ сторону -- и мы оставимъ его опять таки до будущаго времени. Дело въ томъ, что художникъ, т. е. выразитель жизни съ ея стремленiями и типами, въ Л. Толстомъ -- какъ въ таланте настоящемъ, а не эфемерномъ взялъ все таки верхъ надъ аналитикомъ; и хотя мiросозерцанiе его нисколько не расширилось, но мы вновь имели наслажденiе любоваться его мастерствомъ художественнымъ и въ "Казакахъ" и въ "Поликушке". Мастерство все тоже что и въ прежнихъ его произведенiяхъ: тонкость анализа и чутье человеческой натуры все те же -- краски такiя же (припомните -- ну, хоть ночь -- когда удавленникъ Поликушка смирно и смиренно виситъ себе на чердаке, а все живые въ доме ходятъ подъ какимъ-то зловещимъ веянiяемъ). Однимъ словомъ -- качества таланта все те же что и были. Пожалуй что и движенiя впередъ нетъ, -- ни въ основномъ мотиве творчества, ибо герой "Казаковъ" -- близкая родня и Нехлюдову и другимъ лицамъ, съ которыми, какъ съ основными мотивами анализа, привыкли мы встречаться въ литературной деятельности писателя, -- да ужь за то нетъ и шага назадъ. Ну, -- да ведь двигаются все впередъ и впередъ, осмысливаютъ все яснее и яснее окружающую жизнь только таланты генiальные, таланты съ такимъ своимъ словомъ, которое вместе съ темъ есть и слово целаго перiода, развитiя целаго цикла... Бываетъ притомъ въ другихъ такое насильственное движенiе впередъ, которое хуже всякихъ шаговъ назадъ. Какъ примется иногда непрошенный -- то просветитель осмысливать жизнь въ ея напряжонные моменты, хотя напримеръ Писемскiй въ своемъ "Взбаламученномъ море", -- результаты дела взятаго не посиламъ человекомъ, хоть и въ высшей степени талантливымъ, но не генiальнымъ, окажутся дiаметрально противоположны задачамъ, которыя имелись имъ въ виду.

Это чувство дiаметральной противоположности задачъ, поставляемыхъ себе писателями, съ результатами, производимыми ихъ продуктами, -- испытываешь какъ-то особенно часто въ настоящую минуту. Благодаря опять все тому же, уже названному нами свойству нашей скороспелой отзывчивости -- мы не даемъ даже и разнымъ "маревамъ" окружающей насъ жизни устояться въ какiе нибудь определенныя -- не то что ужь типическiя, а просто определенныя, распознаваемыя очертанiя, -- а бухъ ихъ прямо на бумагу, съ безцеремонною беззастенчивостью суздальскаго живописанiя... Ну и выходитъ всегда какъ то такъ, что серьезно мыслящiй человекъ -- читая нашихъ "красныхъ" -- становится на стороне реакцiонеровъ, а читая нашихъ реакцiонеровъ -- обращается въ совершеннейшаго скептика, въ отношенiи какъ къ той, такъ и къ другой стороне. Результаты конечно полезные, -- но согласитесь же, что дiаметрально противоположные задачамъ писателей.

яркимъ живописцемъ жизни. Притомъ же -- такъ нова и светла полоса жизни, изображенная имъ въ "Казакахъ", такъ верна его рука и колоритна кисть въ ея изображенiи, такъ артистически-могущественно схвачены ея типы -- что, какъ говорится, читаешь и не начитаешься...

И притомъ не въ лагере "Теоретиковъ" -- нетъ! -- "Тушинскiй станъ", какъ зоветъ ихъ въ шутку одинъ нашъ прiятель, видящiй въ нашемъ теперешнемъ умственномъ, нравственномъ и литературномъ процесе повторенiе старой эпохи, -- смолчалъ -- потому собственно, что какое ему дело до художества?

Журналъ, недовольный творчествомъ Толстого -- читатель можетъ быть уже угадалъ. Старая руина сороковыхъ годовъ, храмъ покинутый давно уже духомъ, некогда его одушевлявшимъ, и давно уже живущiй только гальванически, несчастный органъ никому -- темъ паче самому ему, неведомаго направленiя, -- въ последнiя времена, онъ сталъ более известенъ подъ именами "старухиныхъ записокъ" или "родительскихъ поминанiй", чемъ подъ своимъ собственнымъ именемъ. Увеселялъ онъ себя съ техъ поръ, какъ его покинулъ Белинскiй т. е. съ самаго начала сороковыхъ годовъ, сначала печатанiемъ "капитальныхъ статей" о русской литературе г. Галахова и иныхъ деятелей, о которыхъ всегда невольно какъ-то повторишь злые стихи Вольтера на счетъ аббата Трюбле:

Au peu d' esprit que le bonhomme avait,
L' esprit d' autrui par complement servait...

Да для того чтобы угодить "духу времени и вкусу" -- печатанiемъ "петуховъ" и "очаговъ" г. Афанасьева, казавшихся ему, по известному чутью его въ отношенiи къ духу времени, едвали не вêрхомъ человеческой премудрости. Вообще, -- отсутствiе того, что называется чутьемъ и нюхомъ, чрезвычайно замечательно и было и есть и должно быть пребудетъ въ достопочтенномъ органе: по этому отсутствiю, многiе до последняго времени умозаключали даже объ отсутствiи у него какого либо голоса, кроме способнаго издавать не членоразделенные звуки въ роде: ги! ги! и тому подобныхъ -- и мы до сихъ поръ еще не знаемъ, насколько появленiе газеты "Голосъ" разубедило этихъ многихъ. Во всякомъ случае -- тò несомненно, что достопочтенный органъ, если и подымалъ когда голосъ, то крайне не впопадъ.. Сначала пятидесятыхъ годовъ, онъ постоянно занимается, невиннымъ конечно, но вместе и крайне скучнымъ деломъ: тыкаетъ пальцемъ въ небо. Уставши самъ отъ капитальныхъ статей разныхъ аббатовъ Трюбле и пресытившись "петухами" г. Афанасьева -- онъ, отъ нечего делать принялся -- съ усердiемъ и постоянствомъ достойными поистине лучшей участи, за вражду со всеми живыми и свежими силами литературы, -- но увы! кто-то чрезвычайно ловко окрестилъ эту вражду сразу же именемъ "тупой", да тупа она оказалась и действительно, такъ тупа, что самъ же журналъ ругалъ -- ругалъ Писемскаго, да потомъ и платилъ ему же не малыя, по всей вероятности деньги, за помещенiе его произведенiй... Не зная должно быть: "что делать, что начать?" -- онъ, этотъ маститый, но во что бы то ни стало хотевшiй и доселе хотящiй жить Мафусаиловы века органъ -- принялся за штуки блажной памяти Маяка: началъ сочинять свою литературу, въ пику той, новой и свежей, неимевшей несказаннаго счастiя ему нравиться; -- ну и началъ онъ помещать по большей части такiя отребья, которыя всеми другими журналами были отвергнуты, -- что и до сихъ поръ съ успехомъ продолжаетъ делать. Въ немъ обрели себе прiютъ гг. Горевъ, Потехинъ junior, Ф. Устряловъ, авторы разныхъ драмъ и повестей изъ простонароднаго быта подъ названiями: "Горя-доля" "Лихая судьба", и т. д. -- которыя горами наносятся въ каждую редакцiю, мало мальски имеющую порядочное количество подписчиковъ, и которыхъ, какъ содержанiе, такъ и форма -- такъ уже казенно-общи, что редакторы и сотрудники, уполномочиваемые редакторами на просмотръ матерiаловъ, нюхаютъ въ нихъ обыкновенно только три страницы: первую, серединную и последнюю, -- и за темъ съ безжалостнымъ спокойствiемъ пишутъ карандашомъ на заглавномъ листе известную формулу: "Возвр." Но куда жъ имъ после такихъ неблагопристойныхъ поступковъ разныхъ редакцiй, -- куда-жъ имъ, "горькимъ долямъ", деваться беднымъ, какъ не въ великодушно простирающiй къ нимъ свои объятiя прiютъ "Старухиныхъ записокъ"? Органъ хочетъ во что бы то ни стало существовать -- и стало быть, долженъ же чемъ нибудь наполняться. Иногда впрочемъ, онъ пытался показывать и другiе признаки существованiя, кроме однихъ матерiальныхъ. Въ поте лица, съ нежною материнской заботливостью курицы, высиживающей яйца -- высиживалъ онъ глубокомысленые вопросы Кифа Мокiевичъ, вроде: "Народный ли поэтъ -- Пушкинъ?.. -- но самъ же скоро и забывалъ свой вопросъ, принимаясь корить Островскаго за его "Минина" -- ненароднымъ Борисомъ Пушкина. Игривость мысли даже некоторую пытался онъ показывать, -- но и тутъ какъ то не оставляло его свойственное ему великодушiе: такъ онъ, игривости ради, и поместилъ, напримеръ недавно повесть покойнаго Чернышева, въ которой нещадно и остороумно метко продернутъ и за игру и понятiя объ искустве одинъ изъ корифеевъ Россiйской сцены, г. С**, но вследъ затемъ великодушный журналъ въ той же книжке воспелъ гимны россiйскому Леметру г. Б**, -- именно потому вероятно, что Леметра даже въ провинцiяхъ не переваривали.

Ну, вотъ этотъ-то самый журналъ и обиделся крайне на последнее произведенiе графа Л. Толстаго, т. е. напечаталъ статью крайне обидевшагося на нихъ писателя.

Но еще смешнее представится намъ дело, когда мы познакомимъ васъ, тоже называя по имени, съ писателемъ, "вломившимся въ амбицiю" на "Казаковъ" или по ихъ поводу.

всего типическаго въ жизни -- грубости, -- можетъ придти въ голову мысль, что для художника этотъ бытъ, который онъ взялъ какъ художникъ, есть нечто въ роде общественнаго и нравственнаго идеала, -- и кому придетъ въ голову винить художника въ обскурантизме за то, что передъ этимъ органически-сложившимся крепкимъ и яркимъ, хоть и грубымъ бытомъ -- стушовывается такъ сказать герой изъ другого, совершенно деланнаго, искуственнаго, миражнаго быта, случайно пришедшiй съ нимъ, съ этимъ бытомъ въ столкновенiе... Ну, кому? скажите. Ведь такъ должно было быть, такъ непременно должно было быть и быть иначе не могло. Никто тутъ невиноватъ, темъ менее виноватъ авторъ. Бытъ его поразилъ своей яркостью и особенностью, бытъ самъ ложился подъ кисть и уловляя его типы во всей ихъ простоте и мощи, -- онъ, какъ художникъ, выполнялъ настоящую, существенную задачу художника...

Ну, вотъ авторъ статейки по поводу "Казаковъ", напечатанной въ "Отечественныхъ запискахъ" -- обиделся, да еще какъ обиделся-то, совсемъ по женски, выражаясь цивилизацiоннымъ слогомъ -- и на то, что непосредственный и непосредственно изображенный бытъ могучъ въ своей замкнутости и особенности; и на то, что герой Толстаго -- весь, какъ вообще его герои, съ одной стороны искалеченный морально средою пустейшей великосветской жизни, а съ другой -- подорванный вечнымъ безсодержательнымъ анализомъ, -- оказался крайне несостоятеленъ въ столкновенiи съ неподорванною жизнiю. И какiя это -- авторъ яровитой статейки -- красноречiя пустилъ насчотъ того, что онъ принялъ въ Толстомъ за тенденцiи къ невежеству и грубости -- и какъ это онъ, посему съ здравой точки зренiя неудобному поводу, просвещенiе отстаиваетъ -- и какъ ужь онъ героя-то за пустоту его каститъ -- страхъ просто... Азартъ, просто азартъ и притомъ явно азартъ женскiй, такой же неугомонный, съ какимъ во дни оны наша знаменитая писательница, г-жа Евгенiя Туръ, отстаивала свою независимость и целость отъ злокачественныхъ, ужасныхъ и даже циническихъ покушенiй на эту целость редакторовъ "Русскаго Вестника".

Всяко -- бываетъ. Пришло же вотъ въ голову автору статейки -- опасенiе насчотъ цивилизацiи при чтенiи повести Толстаго, -- и такъ какъ цивилизацiя давно уже принята этимъ авторомъ подъ защиту и покровительство, то и понятное, пожалуй, дело что онъ такъ и ловитъ случай защищать ее -- бедную, отъ разныхъ грезящихся ему враговъ. Равно понятно кажется и то, что не имея более подъ руками -- органа цивилизацiи и "женскаго ума" -- покойной Русской Речи, опекунъ цивилизацiи и бросился въ объятiя "Старухиныхъ Записокъ"...

"Отечественныхъ запискахъ", невольно пришло въ голову: что дескать это? Мертвые -- которымъ следуетъ "погребсти своя мертвецы" принялись воевать съ живыми? Отжившiй, гальванически продолжающiй существовать органъ, -- отжившiй авторъ скучнейшихъ и неодолимейшихъ, даже въ былую пору романовъ, въ роде "Племянницы", которую допечатать у себя всю нехватило терпенiя даже у бывалаго, совершенно безцветнаго "Современника", -- заявляютъ свои права на жизнь защитою цивилизацiи отъ небывалыхъ ея враговъ и тупой враждой, къ одному изъ самыхъ яркихъ нашихъ талантовъ...

Но такъ какъ долго и серьозно надъ этимъ фактомъ задумываться было нечего -- и такъ какъ вместе съ темъ въ мышленiи нетъ скачковъ -- и мыслятся большею частью съ известнымъ фактомъ или факты однородные, или прямо ему противуположные... то мы невольно остановились на отживающихъ вообще въ литературе явленiяхъ...

Мы, признаемся, пришли въ немалое удивленiе, когда начали припоминать множество такихъ явленiй еще доселе упорно хотящихъ жить, вопреки законамъ природы и исторiи... и не только явленiя, т. е. факты частные, но целыя группы явленiй, связанныхъ какимъ-то единствомъ т. е. направленiями...

И внезапная мысль озарила автора этой статьи. Хоть и не было у него никакого Ноздрева, который бы сказалъ ему, какъ тотъ Чичикову: "вотъ бы пища для твоего сатирическаго ума" -- хоть даже сатирическаго склада не признаетъ онъ въ своемъ уме, -- но ему невольно припомнились остроумные стихи Адамантова на погребенiе "Русской речи" въ которыхъ онъ -- т. е. вашъ покорнейшiй слуга

Въ сероватый небосклонъ

и обуреваемый пифическимъ азартомъ служенiя "демоническимъ началамъ", представленъ въ виде некоего врана, кидающагося на трупы:

И съ усердiемъ немалымъ
За паденьями слежу...

Задача во всякомъ случае, какъ уже сказано -- гораздо более безопасная, чемъ стремленiе отмечать незамеченное нашей критикой -- и даже, могущая расчитывать на гораздо бòльшее сочувствiе.

Мало ли вокругъ васъ ихъ, этихъ такихъ покойниковъ, по временамъ силящихся: "Vydac znak zycia" по выраженiю поэта -- и направленiй, когда-то нужныхъ, но совершившихъ, въ большiй или меньшiй срокъ свое дело, и направленiй вовсе никогда не нужныхъ; и талантовъ, сказавшихся разъ и потомъ безплодно повторяющихся -- какъ напримеръ г. Гончаровъ; и талантовъ, которые считались за что то, когда была мода на известный жанръ, ими себе присвоенный во владенiе и оказавшихся чемъ-то весьма малымъ по прошествiи моды, какъ г. Григоровичъ; -- и борзописателей или борзописательницъ въ роде г-жи Евгенiи Туръ, печатавшихся некогда журналами, потомучто нечего было печатать -- а на безрыбьи и ракъ рыба -- и умныхъ, весьма честныхъ писателей, вроде автора множества романовъ В. Крестовскаго (не поэта), доказывающихъ постоянно своею деятельностью, что одного ума и одной честности весьма недостаточно для прочной литературной жизни; и действительныхъ, но совсемъ замершихъ въ маленькой раковинке лириковъ, однообразно тянущихъ одну и ту же, данную имъ природой ноту; и сильныхъ талантовъ уродливыхъ, талантовъ дикихъ, такъ сказать пополамъ съ дичью -- какъ напримеръ г. Дрiанскiй, авторъ "Квартета" "Записокъ Мелкотравчатаго", -- въ которомъ фонду несравненно больше, чемъ въ хваленыхъ когда-то талантахъ въ роде г. Григоровича, -- но фондъ этотъ, эта руда -- вследствiе обстоятельствъ -- такъ и остались въ неразработанномъ виде...

Все эти покойники ужасно не хотятъ умереть, и при всякомъ удобномъ случае заявляютъ, хотя тщетно, свои права на жизнь. И некоторые изъ нихъ -- какъ лирики, заглохшiе въ своей раковинке -- и уродливые таланты, пожалуй и правы... но что жъ делать?

Жизнью пользуйся живущiй! 

Д. В. Григоровича, т. е. какого рода и качества писатель является, -- говоря словами Гамлета -- "передъ очами души вашей", -- когда, вы и сами встретите где нибудь эту подпись и произнесете это имя, или кто нибудь другой произнесетъ имя или прочтетъ передъ вами подпись?.. Ну, вотъ напримеръ -- произнесутъ передъ вами имя Островскаго, и конечно въ уме вашемъ пробуждается -- или идея о творце русскаго народнаго театра, если вы простой и только здраво читающiй человекъ, -- или по крайности идеи о "темномъ царстве" -- если вы нигилистъ; имя Тургенева -- и передъ вами возникаетъ, хотя и непластически определенный, но очерчонный достаточнымъ контуромъ обликъ писателя, отражавшаго сочувственно и высоко-поэтически различныя впечатленiя, которыя переживались вами и вашими предшественниками; имя Некрасова -- нечего и говорить, что съ этимъ именемъ очерчивается очень оригинальная поэтическая физiономiя... ну какое хотите имя, хоть имя г-жи Евгенiи Туръ -- и вамъ рисуется родъ, въ которомъ она -- выражаясь тонкимъ языкомъ Осрика "превосходствуетъ" -- именно родъ литературнаго толченiя воды въ ступе, хоть В. Крестовскаго поэта -- и сей часъ вамъ кидаются "испанскiе мотивы" -- хоть В. Крестовскаго-романиста -- и вамъ напоминаются целые томы весьма удобно читавшагося резонерства. Однимъ словомъ, какая нибудь да есть физiономiя у всякаго писавшаго и пишущаго человека, какой нибудь да есть родъ, въ которомъ онъ "превосходствуетъ" -- отъ первостепенныхъ талантовъ, которыми мы начали, до порченныхъ талантовъ, золотыхъ посредственностей и бездарностей, которыми..." Но "пусть" какъ говоритъ Гамлетъ, "окончанiе речи явится само собою... Следовательно, мы имеемъ полное право спросить васъ, какого рода литературное представленiе соединяется у васъ умственно съ именемъ Д. В. Григоровича? И темъ паче имеемъ мы на это право, что некогда -- не более даже летъ восемь-семь тому назадъ, это имя красовалось на обертке "Современника" наряду съ именемъ такого безпорно высокаго художника, какъ Островскiй, такого безспорно-же, яркаго самобытно колоритнаго и сильнаго таланта какъ Л. Толстой -- красовалось, такъ сказать, въ исключительную похвальбу некую -- что вотъ-де, только у насъ и будетъ такое диво, какъ Д. В. Григоровичь.

"превосходствовалъ" -- и конечно тотчасъ же вооружитесь на насъ. "Какъ дескать, -- скажете вы -- безъ физiономiи? Д. В. Григоровичь -- писатель изъ народнаго быта, и въ этомъ роде деятельности превосходствовалъ; Д. В. Григоровичь въ некоторомъ роде даже писатель-гражданинъ, писатель-деятель, съ заслугами въ великомъ вопросе крестьянскаго дела!.. Разуверьтесь пожалуйста! мы и не думаемъ говорить что Д. В. Григоровичь не имеетъ литературной физiономiи, чтобы за нимъ не было рода, въ которомъ бы онъ "превосходствовалъ" -- чтобы мы ставили его на одну доску съ абсолютными безцветностями вроде.. ну, положимъ хоть г. Гербеля, который вопреки известному литературному соннику, -- изрекшему, что "видеть во сне г. Гербеля -- ничего не значитъ" -- грезится многимъ и въ томъ числе пишущему эту статью по крайности хоть въ виде воинственнаго Пиндара, воспевающаго песнь своимъ погибшимъ, живущимъ и начинающимъ жить сотоварищамъ... Разуверьтесь следовательно. Не для того предложили мы вамъ вопросъ о физiономiи г. Григоровича, и не имеете вы права какъ Лазарь Подхалюзинъ сказать: "вы можетъ быть на счотъ физiономiи сумлеваетесь?" Для того напротивъ предложили мы вамъ такой вопросъ, чтобы сейчасъ же вызвать со стороны вашей решительный ответъ, именно такой, какой мы и вложили вамъ въ уста, т. е. что Д. В. Григоровичь писатель изъ народнаго быта и что въ этомъ роде литературной деятельности онъ......... Ну однако какъ поставить правильно:

1) превосходствовалъ?

2) превосходствуетъ? -- или

3) превосходствовалъ и превосходствуетъ?..

Прибегая опять къ рекомендуемому Посошковымъ "народосоветiю" -- и полагая твердо, что "мiръ" въ своихъ решенiяхъ всегда справедливъ (хоть Ахиллесъ-Рой г-жи Кохановской и поправляетъ его решенiя своимъ авторитетомъ, ну да на то онъ Рой-Ахиллесъ, богатырь и помещикъ), мы съ твердой уверенностью -- изъ трехъ предложенныхъ нами формулъ выбираемъ формулу прошедшаго времени -- ибо, не скажете же вы, что теперь, когда писателей, и притомъ чрезвычайно талантливыхъ изъ народнаго быта -- расплодилось столь же много, какъ грибовъ въ дождливое время и что решительно становишься втупикъ, которому изъ нихъ отдать предпочтенiе: г. ли Слепцову передъ г. Н. Успенскимъ или на оборотъ, -- г. ли Н. Успенскому передъ г. Г. Успенскимъ; г. ли Левитову передъ всеми -- не скажете же вы, что Д. В. Григоровичь "превосходствуетъ" въ этомъ роде литературной деятельности. Ведь вы знаете очень хорошо, такъ же хорошо какъ и мы, насколько далее впередъ ушли отъ Д. В. Григоровича все эти, поименованные нами талантливые писатели -- и въ знанiи и въ изображенiи быта, и въ полноте этого знанiя и въ свободе изображенiя. Стало быть, мы по неволе и должны остановиться на формуле: Д. В. Григоровичь превосходствовалъ некогда какъ писатель изъ народнаго быта". Это будетъ и верно и правильно и съ мiромъ согласно...

Когда же и долго ли было это -- ? воспоследуетъ сейчасъ съ нашей стороны вторичный вопросъ -- и мы опять сами ответимъ на него -- за васъ читатели, какъ читавшiе Д. В. Григоровича, такъ и нечитавшiе его...

Это некогда -- правду сказать было очень недолго, а именно съ 1847 года, когда начался Современникъ и напечатался въ немъ знаменитый "Антонъ Горемыка" до 1859 года включительно, когда на обертке того же Современника воскрасовалось исключительное участiе Д. В. Григоровича, "яко дива какова". Двенадцать летъ и несколько месяцевъ было всего такое "превосходствованiе" Д. В. Григоровича въ роде народнаго бытописанiя. Весьма не много -- но увы! и изъ этого немногаго надобно вычесть покрайней мере летъ шесть, въ которыя Д. В. Григоровичь позналъ себе соперниковъ на семъ поприще -- летъ шесть, въ которыя слава его жила более прошедшими, чемъ настоящими доблестями. Ибо -- тоже кажется дело уже решонное, что когда явился г. Потехинъ (т. е. г. Потехинъ А. ибо о г. Потехине Н. въ статьяхъ литературныхъ говорить вообще не принято) -- Д. В. Григоровичь съ его народнымъ бытописанiемъ, былъ, не говоримъ затемненъ, а просто стушованъ новымъ бытописателемъ -- хотя и борзописцемъ, но безспорно даровитымъ борзописцемъ, хотя и грубымъ маляромъ но безпорно маляромъ съ натуры, хотя следовательно не художникомъ, но за то полнымъ хозяиномъ въ томъ быту, въ которомъ Д. В. Григоровичь былъ заезжимъ любознательнымъ гостемъ иностранцемъ, -- свободнымъ обладателемъ той речи, которую Д. В. Григоровичь видимымъ образомъ записывалъ въ свою livre de voyage... Что же сталось со славою Д. В. Григоровича какъ писателя изъ народнаго быта, когда появились истинно-художественные разсказы въ этомъ роде Писемскаго: "Питерщикъ" "плотничья артель?.." Что же сталось потомъ еще съ этою, более чемъ сомнительною славою, когда одинъ за другимъ начали появляться писатели молодые, вроде выше нами упомянутыхъ...

Д. В. Григоровичь вероятно и самъ увидалъ непрочность своей славы -- и съ горя принялся за прежнiй родъ свой, въ которомъ онъ вовсе не "превосходствовалъ" особенно, въ которомъ по крайней мере не признавался "превосходствующимъ", за родъ фельетонныхъ романовъ и расказовъ изъ петербургской или провинцiальной жизни... Однимъ изъ нихъ, печатавшимся долго въ Отечественныхъ Запискахъ и истощившимъ терпенiе читателей до того, что авторъ и журналъ не дали ему даже окончиться, -- онъ скандализировался несравненно более, чемъ выведенный тамъ какой то провинцiальный авторъ "непризнанной индейки"; -- затемъ Д. В. Григоровичь началъ передавать публике свои путешествiя и вообще после "рыбаковъ" и "переселенцевъ", утомившихъ читателей не менее упомянутого романа изъ провинцiальной жизни, -- исчезъ окончательно съ поприща народнаго бытописанiя.

Стало быть въ сущности, настоящаго литературнаго житiя его, какъ народнаго бытописателя, -- было три года и несколько месяцевъ, отъ напечатанiя повести "Антонъ Горемыка" до появленiя первой повести г. А. Потехина.

Теперь мы должны читателямъ, читавшимъ сочиненiя Д. В. Григоровича, сделать другой вопросъ: хватитъ ли въ нихъ силъ, героической решимости, прочесть вторично, не говоримъ уже -- "рыбаковъ" или "переселенцевъ" -- ибо было-бы крайне безжалостно вызывать на вторичное прочтенiе этихъ длинныхъ и скучныхъ компиляцiй всякой всячины изъ народнаго быта, попавшихъ въ записную книжку туриста, компиляцiй, разбавленныхъ притомъ дешовою и приторною сентиментальностiю -- но даже, сравнительно более краткую, но все таки ужасно длинную элегiю объ украденной пегой кобыле т. е. знаменитаго "?"

Едва ли найдутся въ этомъ деле много храбрыхъ -- а техъ, въ которыхъ станетъ энергiя -- мы не поздравляемъ. Перечитывая по обязанности все бытописанiя Д. В. Григоровича, мы лично скучали невыносимо, и притомъ совершенно безплодно.

Въ отношенiи Д. В. Григоровича мы доходили, при перечитыванiи его "сочиненiй" изъ народнаго быта, при поерке его отличительной физiономiи до того, что чуть не говорили съ Самсономъ Силычемъ Большовымъ -- "ну ее физiономiю!" -- при оценке его рановременно скончавшейся славы мы доходили до печальнаго убежденiя, что слава эта была не что иное какъ пуфъ, порожденный на эфемерное существованiе прихотливою модою... И мы уверены, къ сожаленiю, что это не наше только личное мненiе а мненiе всякаго, кто задастъ себе трудъ поверить свои бывалыя впечатленiя -- и при томъ мненiе, основанное на необоримыхъ данныхъ...

Найдется ли въ наше время кто нибудь, кто станетъ утверждать что Д. В. Григоровичь воспроизвелъ какiе либо типы изъ народнаго быта?

ýю и наборную этимологически и несвободную синтаксически, сочтетъ за народную?

Найдется ли наконецъ кто нибудь, кто наивно повторитъ, что Д. В. Григоровичь серьозно а не по прихоти и не по моде удостоивалъ заниматься народнымъ бытомъ?

На все таковые вопросы -- можно не колеблясь дать отрицательные ответы, изъ чего выходитъ конечно результатъ крайне не утешительный -- а именно: съ именемъ Д. В. Григоровича, для всякаго читателя соединяется представленiе о писателе, "превосходствовавшемъ" въ изображенiяхъ народнаго быта, -- а какъ о таковомъ, о немъ -- отлагая въ сторону галантерейность обращенiя -- говорить въ настоящее время не стоитъ, да и сказать-то, кроме сказаннаго, нечего. Не разсказывать же содержанiя почившихъ въ мире его произведенiй, не выписывать же, съ подчоркиванiями разныхъ местъ для доказательства, что онъ не свободный хозяинъ народной речи; все это -- будетъ только пересыпаньемъ изъ пустого въ порожнее, уже и потому только, что все это всякому безъ нашихъ указанiй известно.

Но мы смело дали отрицательный ответъ и на третiй, поставленный нами вопросъ, вопросъ о серьезности отношенiй Д. В. Григоровича къ народному быту -- и на счотъ этого обязаны конечно объясниться несколько поподробнее.

Есть писатели, которые не делали народный бытъ (въ такомъ смысле крестьянскаго быта) исключительнымъ предметомъ своей литературной деятельности: Пушкинъ, С. Аксаковъ, Островскiй, Ф. Достоевскiй, Тургеневъ, Писемскiй, Л. Толстой -- въ которыхъ глубокаго сочувствiя какъ къ народу вообще, такъ и къ крестьянству въ особенности -- а равно и глубокаго же пониманiя народности, какъ въ обширномъ такъ и въ тесномъ смысле -- заподозрить нельзя; ибо везде где они касались типовъ народнаго въ тесномъ смысле быта, -- они изображали ихъ какъ истинные мастера -- въ летописи-ли села Горохина, въ запискахъ-ли Охотника, въ Мертвомъ-ли доме, въ Плотничьей-ли артели, въ Севастопольскихъ-ли воспоминанiяхъ. Потому они органически делали органическое дело -- уловляли типы и выраженiе въ нихъ нацiональной индивидуальности, -- не сочиняя въ себе сочувствiй вообще и не ограничивая насильственно сочиненныхъ сочувствiй какою либо стороною нацiональнаго быта: они "не брали на откупъ народныхъ слезъ", а съ равною любовью относились ко всему народу и ко всему въ народе.

"Новая литература"), которые спецiально обратили свою литературную деятельность на народный бытъ въ тесномъ смысле, по той простой причине, что только его и знаютъ. И благо имъ; и хорошо они делаютъ, что пишутъ только о томъ, что знаютъ -- лишь бы только: 1) въ угоду разнымъ теорiямъ они не гнули хорошо знакомыхъ имъ явленiй этаго быта подъ мерку "белой Арапiи". 2) Не делали изъ этого ремесла -- ибо такимъ образомъ они все могутъ истощиться, какъ истощился одинъ изъ даровитейшихъ у нихъ, г. Н. Успенскiй, доведшiй цеховую работу до разсказовъ о ни чемъ, 3) не лезли бы вопреки своимъ симпатiямъ, въ угоду газетчикамъ и журналистамъ, въ сатирическую и отрицательную манеру, какъ даровитейшiй изо всехъ этихъ, г. Левитовъ, а равно и не писали бы какъ онъ въ последнее время, ради приумноженiя печатныхъ строчекъ. Во всякомъ случае, все эти господа произошли въ литературе органически и делаютъ органическое, хотя узко-спецiальное дело, и уже сами будутъ виноваты, если погубятъ съ себе живыя органическiя начала ради теорiй или ради счота печатныхъ строчекъ. Одна беда, которая съ "этой новой литературой", можетъ приключиться -- это то, что она скоро набьетъ оскомину.

Есть еще писатели, -- не у насъ впрочемъ, а на западе, которыхъ или душа страшно наболела отъ всякихъ общественныхъ вопросовъ, отъ благъ и язвъ цивилизацiи, ими на себе до полнейшаго пресыщенiя изношенныхъ (какъ напримеръ Зандъ и Ламартинъ) -- или особенно-идиллически построенные отъ рожденiя, какъ Ауэрбахъ напримеръ, -- которые во что бы то ни стало, хотятъ простоты, "непосредственности" и стародавнiя отраженiя XVIII века, отъ "природы" переносятъ "по духу времени и вкусу на простонародье". Они, обыкновенно въ такомъ случае или губятъ какъ Зандъ, свои высокiя дарованiя въ сочиненiи идеальныхъ "пейзанчиковъ", или изуродованныхъ Пьеровъ Гюгененовъ, -- или пишутъ какъ Ламартинъ сантиментально-напыщенную ерундищу, въ роде Le tailleur de pierre de saint Point... Что же касается до немца Ауербаха -- то онъ, летъ семдесятъ назадъ, по идиллическимъ своимъ наклонностямъ, былъ бы непременно Августомъ фонъ Лафонтеномъ, и написалъ бы "Природу и любовь". Вообще это таже страсть къ "дикимъ" XVIII века, только не та страсть къ нимъ, какъ къ типамъ, какую питалъ художникъ Куперъ. Порешаетъ эту тоже "новую литературу" обыкновенно великiй поэтъ въ роде Гюго, который создавая великую эпопею о Францiи новой, какъ некогда создалъ -- едвали въ художественномъ отношенiи не высшую -- эпопею о Францiи средневековой, -- уловляетъ какъ художникъ типы нацiональности вообще, относясь съ равною художественною и человеческою любовью и къ гамену Гаврошу и къ старому буржуа, дядюшке Марьюса -- равно мастерски изображая эпопею баррикадъ и буржуазныя подробности Марьюсовой свадьбы. Потому, это поэтъ настоящiй, органическiй продуктъ своей нацiи, могучiй носитель всей нацiональной индивидуальности.

Есть наконецъ писатели, одаренные известной, но не особенно яркой степенью наблюдательности и легкой -- более обезъянной чемъ человеческой воспрiимчивостью, -- которымъ писать хочется потому, что и способность-то некоторая есть, и славы то хочется, да и выгоды не малыя писательство представляетъ, а писать-то нечего. Писать человекъ можетъ только о человеке -- а о человеке у насъ крайне-сбивчивое и мизерное понятiе. Въ области живописи, такiе способные сценочекъ съ натурки, -- но дело въ томъ, что у нихъ идеала нетъ и даже смутнаго представленiя объ идеале нетъ: въ избранной сцене какой нибудь, они видятъ только возможность эффектно расположить фигурки... въ ландшафтахъ они тоже пожалуй человеческую фигурку влепятъ, но тоже ради эффекта и притомъ самаго мизернаго рода. Въ литературе -- они преимущественно на чуднòе на что нибудь надеются -- и некоторые изъ нихъ съ немалымъ успехомъ целую жизнь до старости разные чудные анекдоты разсказываютъ. Отношенiе же ихъ къ этому бываетъ adlibitum, каковъ ветеръ подуетъ, симпатическое или отрицательное. Потому -- имъ это совершенно все равно. Многiе изъ нихъ изображаютъ -- изображаютъ идиллически и "со слезой" -- ces bons mougiks напримеръ, да коли надоестъ это публике, готовы, пожалуй, воскликнуть такимъ же голосомъ, "будетъ намъ цветами убирать!"

начала за его деятельностью на этомъ поприще.

Д. В. Григоровичь началъ свою литературную деятельность разсказами въ роде шарманщиковъ и если и не превосходствовалъ, въ этомъ жанре -- ибо у него нетъ той оригинальности и колоритности маленькаго таланта, которыя даны г. Генслеру -- то все таки былъ бы по сiе время весьма сноснымъ и удобочитаемымъ писателемъ жанристомъ. Обладая известной степенью воспрiимчивости, или лучше сказать переимчивости, свойственной вышеозначенной нами породе, онъ могъ бы дагеротипно верно -- разумеется безъ особенной глубины -- передавать разныя сценки съ натуры. Разумеется такъ же, что ему следовало прежде всего избегать какой либо претензiи на какую либо серьезную мысль и на какое либо серьезное чувство: -- какъ подобная претензiя проглянула разъ въ одномъ изъ первоначальныхъ его разсказовъ въ "Неудавшейся жизни" -- такъ и обличила несостоятельность автора по части самобытности; это были въ сущности несколько строкъ Гоголевскаго "портрета", да его же две страницы, о петербургскихъ художникахъ изъ "Невскаго проспекта" разведенныя въ мутной воде сантиментализма, да приправленныя пафосомъ художническихъ драмъ г. Кукольника и нелепейшими, безгранично узкими взглядами на искуство. Во всякомъ случае, Д. В. Григоровичь и самъ бы, какъ писатель обладающiй отзывчивостью на требованiя минуты -- не пошолъ бы далее въ этомъ скучномъ роде и остановился бы на такъ называемыхъ тогда, и бывшихъ въ ходу, -- физiологическихъ очеркахъ разныхъ чудныхъ сторонъ петербургскаго быта; именно на петербургскомъ быте -- какъ мы постараемся доказать реактически -- и следовало бы ему остановиться; потому что чудныя стороны этого быта доступны поверхностной воспрiимчивости и могутъ быть записываемы въ памятную книжку любознательнаго наблюдателя, не требуя хозяйскаго и свободнаго собою распоряженiя -- какъ сами неимеющiе въ себе органически глубокихъ, типически нацiональныхъ свойствъ.

по иноземнымъ выкройкамъ героевъ и героинь нашего времени, понадоелъ уже достаточно; когда уже начинали понемногу сомневаться въ томъ, чтобы такъ абсолютно правы были разные Романы Петровичи ("Последнiй визитъ") и "Чистоплотныя" Наташи (одна изъ героинь бывалыхъ, неудачно-трагическихъ разсказовъ покойнаго, даровитейшаго какъ фельетонистъ, Панаева), въ ихъ борьбе съ невежественною (conditio sine quâ non) и грязною (тоже conditio sine quâ non) тиною уездной или губернской действительности -- и даже въ томъ, чтобы действительность была кругомъ виновата противъ такой развившейся и изящной личности... Пресыщенiе вызывало реакцiю... россiйская отзывчивость не замедлила ответить на вызовъ и съ одной стороны, въ противуположность изображенiю тонко развитыхъ личностей, явились идиллическiя или элегическiя изображенiя простого быта, -- а съ другой, въ пику сухому идеализму, дошедшему до своихъ крайнихъ и даже уже смешныхъ граней -- сухой прозаизмъ -- полированный, чистенькiй, съ иголочки утешилъ известную часть общества деятельностью писателя, который въ "Обыкновенной исторiи" отдалъ ему, этому сухому прозаизму свой яркiй талантъ и остался вернымъ ему по гробъ своей славы въ "Обломове".

хотя на первый разъ еще лишонная самообладанiя и обладанiя жизнiю -- реакцiя "сентиментальнаго натурализма", -- но о ней говорить здесь не место, ибо деятельность писателя, о которомъ мы говоримъ теперь -- не была ничемъ съ нею связана.

Д. В. Григоровичь, по роду своей воспрiимчивости обозначенной нами -- поспешилъ ответить на вызовъ духа времени и заблагоразсудилъ избрать себе въ предметъ литературныхъ занятiй "простой", "непосредственный" бытъ. За недостаткомъ подъ рукою "дикихъ" -- онъ взялъ крестьянъ.

Это далось ему вероятно очень легко при его воспрiимчивости: онъ записывалъ чуднòй бытъ и òй языкъ шарманщиковъ, салопницъ, мелкаго чиновничества -- съ большимъ успехомъ; отчего же не записывать ему и столь же чудныхъ для него, -- быта и языка "de ces bons mougiks". чуднòмъ быту, картинки даже очень эффектненькiя и въ роде жалостномъ и даже пожалуй въ грацiозномъ: особенно если изобразить напримеръ -- ну хотя очагъ курной избы и здоровую крестьянку, освещенную огнемъ -- или таковую же, пощипывающую передникъ сарафана въ разговоре съ милымъ человекомъ; оно, -- особенно если немножко подкрасить -- будетъ и чуднò и мило... а жалостнаго -- нечего ужъ и говорить -- не оберешься...

И действительно все сiе не только казалось легко, но и было на первый разъ очень легко... И отношенiе къ изображаемому быту и даже формы -- все это было готовое, давалось тотчасъ же потребностями минутъ.

Жоржъ-Зандъ уже въ "Compagnons du tour de France", переменившая -- отчасти по капризу огромнаго таланта, -- любимыхъ своихъ героевъ тонкаго развитiя, на уврiеровъ философствующихъ "a la Pierre Leroux" какъ ея Гюгененъ, -- въ la Marre au Diable перешла уже прямо въ простой, непосредственный бытъ и принялась казнить его идиллическими изображенiями цивилизованное общество. Правда, что великiй талантъ ея и тутъ умелъ иногда -- крепостью силы и жизненности выкупать приторность -- правда, что натура могучая и живая, и при томъ одна изъ глубокихъ представительницъ нацiональности -- она не имела нужды записывать и чуднýю речь въ записную книжку, а обнаруживала напротивъ чередою (какъ въ "Maitres sonneurs", напримеръ) глубочайшее и инстинктивное разуменiе своей народности съ ея отливами и местностями -- и хоть бы самому Мишле можно было бы признать у нея за свои -- удивительныя страницы объ "Hommes de la Plaine" и "Hommes de la montagne" -- меткiя замечанiя о типическихъ особенностяхъ Турени или другихъ областей сложной и тремя революцiями еще не амальгамированной нацiональности; правда тоже что какъ высоко даровитый художникъ, Зандъ всюду искала типовъ и возвышалась въ нихъ нередко до поэзiи... Но у насъ, на первый разъ можно было обойдтися и безъ всего этого. Было бы только съ одной стороны жалостно а съ другой чуднò...

Но правда тоже и то, что въ это же самое время выступалъ съ своими "Записками Охотника" высоко талантливый, симпатичный писатель, которому быть генiальнымъ мешалъ только недостатокъ силы и то, можетъ быть, что онъ, последнiй представитель техъ "quelques gentilshommes, qui se sont occupês de la letterature en Russie", по словамъ одного Француза, былъ въ сущности -- повторенiемъ въ слабыхъ очертанiяхъ натуры Пушкина -- точно нацiональной нашей жизненной силе жаль было разстаться съ своимъ любимымъ порожденiемъ и захотелось попытаться вновь его воспроизвести... "Органическое порожденiе почвы и местности Великорусской Украйны, въ которомъ такъ же по мимо его ведома сидели и разгулъ Чертопхаева и мистическiй пантеизмъ "Касьяна съ красивой Мечи" -- какъ въ Пушкине Белкинъ и Великорусскiй аскетизмъ (выражавшiйся и въ молодую пору стихотворенiями въ роде "Монастырь на Казбеке" -- и въ зрелую целымъ рядомъ глубокихъ стихотворенiй), -- баричь-охотникъ не имелъ нужды отмечать въ записной книжке чуднòй речь -- потому что ни бытъ ни речь чудны ему не были. И онъ медленно, лениво, беззаботно писалъ разсказъ за разсказомъ -- удивительную книгу, которая проживетъ столько же какъ сама русская литература -- внося въ нее и самого себя, свое моральное разногласiе и сомненiе "Гамлета Щигровскаго уезда", свой болезненный и вместе добродушный юморъ, отъ котораго порою сжимается сердце и у читателя, -- изображая человека, а не эффектненькiя картинки и самую природу обливая темъ фантастическимъ мерцанiемъ, которое есть у нея тамъ, въ той стороне, и которое такъ доступно человеку той стороны...

Все это такъ, все это правда, но Д. В. Григоровичь и не имелъ вероятно большихъ притязанiй, а билъ на успехъ и не ошибся.. Ему -- главное, нужно было попасть въ тонъ минуты -- онъ и попалъ.

Отношенiя къ избранному имъ въ "возделыванiе" предмету определялись сразу. Не воспроизводить многообразные типы русскаго человека, не брать его такимъ, каковъ онъ есть въ этомъ быту -- было задачею Д. В. Григоровича. Такая задача потребовала-бы отъ писателя много такого, что натура его дать не могла -- прежде же всего потребовала бы рисовки человека -- а Д. В. Григоровичь умелъ только вставлять фигурки, съ виду похожiя на людскiя въ свои ландшафтики -- умея замечать, и стало быть и отмечать только три рода вещей: чудныя

Минута требовала притомъ непременно симпатическаго отношенiя къ быту "дикихъ" и въ особенности пафоса противъ неправаго, философски и исторически, положенiя.

Но какъ пафос бываютъ разныхъ сортовъ -- и въ особенности резко отличаются симпатiя и пафосъ врожденныя отъ таковыхъ же, сочиненныхъ искуственно.

Любить известный бытъ, хоть бы народный напримеръ, тоже можно двояко т. е. или можно любить самый бытъ, какимъ его создали жизнь и исторiя -- причемъ является непременно любовь къ его типовымъ особенностямъ, кореннымъ чертамъ и пожалуй даже къ самымъ безобразiямъ. Это -- широкая любовь, для которой любимое имъ есть святыня, предметъ поученiя а не изученiя. Этою широкою любовью любилъ напримеръ народъ и его бытъ Пушкинъ, отчего и создалъ онъ летопись села "Горохина", "Пугача" и "Соломоновъ судъ" капитанши въ "Капитанской дочке", кузнеца въ "Дубровскомъ". Этою любовью любитъ народъ въ его многообразныхъ типахъ Островскiй -- что и доказываетъ своими многообразными типами. Другаго сорта любовь та, которая все хотела вывести изъ дикаго состоянiя "Ces bons et malheureux mougiks russes", -- сострадательно относясь къ ихъ "невежествамъ", "суеверiямъ" и проч. -- сострадательно до поры, до времени, -- готовая, конечно для ихъ же блага, исправлять таковыя невежества, суеверiя, закоснелости хоть какими угодно мерами...

Читали вы напримеръ наивную исповедь одного изъ почтенныхъ собирателей сокровищъ народнаго быта, г. Безсонова, или таковую же и таковаго же, г. П. Рыбникова -- помещенныя въ "Дне", прошлаго года? Труденъ доступъ къ народу и сокровищамъ его души -- любителямъ, и боится народъ своихъ .

И ведь не безъ основанiя боится, должно сказать правду. Большая часть любителей -- особенно въ бывалую пору -- любили въ немъ или "пейзанчиковъ", созданныхъ ихъ узенькимъ воображеньицемъ или коммуны и фаланстеры -- столько же этому быту свойственные какъ корове седло. На глубь его, на его, религiозную, семейную и нравственную подкладку они смотрели (некоторые и до сего дня смотрятъ) съ высоты величiя, разве -- разве что только снисходя къ ней. Съ существенными и коренными основами его, этого, крайне любимаго ими быта, они находились въ разобщенiи и мудрено ли, что они навязывали быту свои идеальчики, -- не понимали его органическихъ явленiй, обходили ихъ или растолковывали вкривь и вкось и великодушно желали исправить. Ну что напримеръ, съ точки зренiя такой любви -- слепые певцы нищiе, столь любимые г. Безсоновымъ? -- Шатуны -- по политической экономiи -- да еще въ добавокъ вредные распространители всяческихъ суеверiй и безобразiй, по ученiю белой Арапiи. -- Но мало того что они шатуны и еще вредные, -- они въ добавокъ еще воры и мошенники, каковыми являются они у Д. В. Григоровича въ его "Переселенцахъ".

-- какъ съ успехомъ разсказываютъ другiе -- анекдоты о томъ, какъ простой народъ глупъ и какъ бабе никакъ нельзя втолковать зачемъ "деньги жгутъ, на дворе Банка"... Онъ предназначенъ былъ подмечать разныя чуднòты и только "по духу времени", а не "по вкусу" занялся -- и притомъ, занялся только нарочно, а не взаправду симпатiею и разсказами жалостными о краже пегой кобылы... Поэтъ, поэтъ настоящiй, поэтъ котораго стихъ

Ударилъ по сердцамъ неведомою силой,

поэтъ, способный возвышаться до великаго и чистаго лиризма въ поэме о Волге, Некрасовъ -- и тотъ душегуба какого то взялъ въ представители сборщиковъ на церковное строенiе, -- пакостную исторiю какую то привязалъ къ свадьбе простаго человека съ простою женщиной, -- въ великой эпохе народной борьбы увидалъ только гнусную резню какъ нечто типическое...

вставать порою до высоты и чистоты народнаго мiросозерцанiя... ну, а Д. В. Григоровичь... и не падалъ и не вставалъ, а такъ себе "стяжалъ мзду свою", -- имелъ эфемерный успехъ и будетъ съ него.

Съ народнымъ "творчествомъ", Д. В. Григоровича мы покончили. Увы! для него въ этомъ отношенiи слишкомъ рано настало потомство!

Но есть, какъ мы сказали уже, другая сторона у Д. В. Григоровича -- сторона, въ которой онъ никогда не признавался "превосходствующимъ" -- и которая темъ не менее, занимаетъ по крайней мере треть полнаго собранiя его сочиненiй, -- а если бы въ это полное собранiе включенъ еще былъ романъ, тянувшiйся некогда несколько книжекъ въ "Отечественныхъ Запискахъ" -- то пожалуй заняла бы съ половину.

Въ этой части своей деятельности Д. В. Григоровичь является просто, безъ претензiй на идеи и симпатiи, разсказчикомъ различныхъ петербургскихъ и губернскихъ сплетенъ -- и, признаемся можетъ быть къ стыду нашему, что эту полосу его "творчества" пересмотрели мы съ несравненно бòльшимъ удовольствiемъ и съ несравненно же меньшимъ утомленiемъ чемъ ту, въ которой онъ признавался некогда "превосходствующимъ". Потому мы говоримъ: къ стыду нашему, что удовольствiе доставляемое такимъ времяпрепровожденiемъ, -- въ сущности ужасно пустое и праздное удовольствiе. И это конечно не по причине предметовъ избираемыхъ для разсказовъ писателемъ -- а по мелочности таланта, недостаточности глубины анализа и поверхностности или даже низменности отношенiя къ предметамъ.

Въ сущности все эти произведенiя -- слишкомъ длинныя для фельетона и слишкомъ пустыя для повестей и разсказовъ -- связаны одною задачею. Везде и всюду Д. В. Григоровичь изображаетъ болезнь моральнаго лакейства, свирепствующую въ столичномъ или губернскомъ мещанстве, -- тоже что изображалъ покойный И. И. Панаевъ въ фельетонахъ "Новаго поэта" и въ своихъ сатирическихъ разсказахъ; но Панаевъ былъ действительно замечательнымъ наблюдателемъ, верно, живо и не редко даже глубоко захватывавшiй психическiя пружины мелкихъ букашекъ, которыхъ сажалъ на шпильки -- и его очерки, въ особенности фельетоны "Новаго поэта" имеютъ доселе свою игру, и -- не смотря на свою легкость -- будутъ иметь и после некоторое значенiе. Ведь все эти различныя марева петербургской жизни -- фешенебельный мiръ и бюрократическiй мiръ чиновничества, особеннаго, почти уже исчезнувшаго -- и мiръ камелiй -- все это было же -- и все это схвачено на лету своей эфемерной жизни талантливымъ фельетонистомъ, который хоть и не богъ знаетъ съ какими глубокими задачами, но все таки вглядывался въ человека, уловляя явленiя этого марева... Д. В. Григоровичь просто разсказываетъ похожденiя разныхъ хлыщей, живущихъ въ Петербурге, въезжающихъ въ него или процветающихъ въ провинцiяхъ, расказываетъ съ сластью и засосомъ, даже съ некоторымъ благоговенiемъ къ г. Бондаревскому и восторгомъ отъ Клары Петровны или княжны Зинзивеевой -- внутренне разделяя съ господами Бондаревскими ихъ глубокое уничтожающее презренiе къ не комъильфотности Накатовыхъ, Свистулькиныхъ и другихъ несчастныхъ лицъ; казня ихъ несчастныхъ, этихъ парiй осужденныхъ вечно стремиться къ эдему высшаго общества и никогда не достигать цели, но казня не за пошлость этого стремленiя, а именно за отсутствiе идеальнаго начала комъильфотности. Бондаревскихъ же и Слоначинскихъ конечно не можетъ коснуться ножъ анализа писателя: они расхаживаютъ въ такомъ же недосягаемомъ величiи, какъ разные великосветскiе герои покойныхъ повестей графа Сологуба и въ мiре погибшихъ романовъ г-жи Евгенiи Туръ... Въ контрастъ имъ рисуются разные уроды разныхъ мещанскихъ сферъ.

Отъ абсолютнаго нечего делать -- все это читается. Д. В. Григоровичь -- надобно отдать ему справедливость -- иногда забавно разсказываетъ.

"Русскомъ Вестнике" подъ названiемъ "Два генерала". Положимъ, что онъ тутъ "по духу времени, и надобностямъ журнала" переменилъ тактику, выставилъ хлыща отца, полагающаго всю жизнь въ достодолжномъ прiеме какого то важнаго родственника, и, поучающаго родителя, дельнаго и умнаго сына -- польстивши такимъ образомъ молодому поколенiю -- и съ другой стороны нигилистку съ прорванными чулками выставилъ -- угодивши такимъ образомъ Русскому Вестнику -- но все это ужасно вяло и скучно, невыносимо вяло и скучно...

Увы! Увы! Увы! Sic transit gloria mundi.