По поводу одной драмы (старая орфография)

"Время", No 5, 1861

По поводу драмы, по поводу одной драмы!.. не переносятъ ли васъ, читатель, эти слова въ то далекое прошлое время, когда въ "Отечественныхъ Запискахъ", въ прежнихъ "Отечественныхъ Запискахъ" появилась небольшая статья, носящая тоже названiе? Но что же я спрашиваю васъ, мой читатель! въ то время, т. е. летъ -- 17 тому назадъ, вы быть можетъ не только не читали "Отечественныхъ Записокъ", но кроме азбуки еще ничего не читали, беззаботно переживая золотые детскiе годы, между темъ какъ мы, какъ вашъ покорнейшiй слуга, сидели на скамьяхъ разныхъ университетовъ, днемъ зубрили профессорскiя лекцiи, а по ночамъ зачитывали на смерть "Отеч. Записки". Позвольте мне, въ виде воспомининiй, увы! такъ отрадныхъ для человека почтенныхъ летъ, перенестись съ вами въ то отдаленное время и кое-что сказать о его историческомъ значенiи. -- Счастливое, благодатное время для нашей юности, счастливое и благодатное для "Отеч. Записокъ!" И знаете ли почему оно было счастливымъ и благодатнымъ для почтеннаго журнала? Нетъ, вы верно не знаете: не по количеству подписчиковъ, я полагаю равному теперешнему "Современнику" (и заметьте, подписчики эти не прiобретались въ то время "Свисткомъ"), -- о, совсемъ не то! а по той усладе, которую въ то время ощущалъ г. Краевскiй, усладе авторскимъ самолюбiемъ. Заметьте, читатель, что я, вашъ покорнейшiй слуга, провинцiалъ и буду говорить вамъ только о томъ, что самъ виделъ и въ чемъ принималъ pars magna, знаете, какъ это у Виргилiя... Тогда, т. е. назадъ тому 16-17 летъ, воображали, что все, что съ такою жадностью поглощалось въ жолтомъ журнале, вышло изъ-подъ пера г. Краевскаго. Добродушный Белинскiй поддерживалъ это прiятное очарованiе. Съ какимъ жаромъ ратовалъ онъ противъ тогдашней "Северн. Пчелы", не признававшей авторскаго таланта въ г. Краевскомъ! Добродушный Белинскiй, да проститъ ему Аллахъ эту мистификацiю, приводилъ такiе аргументы: какъ-де сомневаться, на что это похоже, въ авторстве того, кто уже 5-6 летъ состоитъ редакторомъ журнала! И верилось, и долго верилось, что въ самомъ деле сомневаться не следуетъ. Но увы! говоря высокимъ слогомъ, пришла чреда разочарованiю, потянулась вереница этихъ 15-ти-16-ти летъ -- и какiя совершились событiя и метаморфозы! Нетъ Фаддея Венедиктовича, замолкъ гласъ Николая Ивановича, этихъ истыхъ спутниковъ нашего просвещенiя, о которыхъ мы должны сказать съ благодарностью, что они были! Существуютъ "Отеч. Записки", но еще разъ увы! въ числе критиковъ этого журнала имя г. Краевскаго поставлено после имени г. Дудышкина!

Говоря о благодатномъ времени для "Отеч. Записокъ", я называю его, это время, во многихъ отношенiяхъ благодатнымъ. То было время, право, замечательное - эпоха разогнанiя всяческихъ общественныхъ тумановъ; и утреннихъ и полдневныхъ и вечернихъ. Съ позволенiя читателей и редакцiи "Времени" я принимаю несколько поэтическiй тонъ, вдаюсь быть можетъ въ несвойственный мне лиризмъ. И какъ не вдаться, когда приходится заговорить о томъ, о чемъ 16 летъ назадъ только мечталось, было только гаданiемъ! И встаютъ предъ вами эти 16 летъ, встаетъ золотая юность не въ тумане, а озаренная неразлучнымъ съ нею светомъ, подобнымъ теперешнему, весеннему солнцу, проглянувшему сегодня, 11 марта, только въ полдень! Густой, поедающiй почерневшiй снегъ; туманъ виселъ въ воздухе все утро; раздался колокольный звонъ... что значитъ этотъ звонъ во дни великого поста? Манифестъ объ освобожденiи, манифестъ о свободе читаютъ!.. Заиграло весеннее темное солнце, зажурчали мутные ручьи, исчезъ туманъ!..

Читатель следовательно пойметъ, что въ теперешнее благодатное время, въ настоящiе отрадные для Россiи дни, на всемъ ея огромномъ пространстве, независимо отъ состоянiя атмосферы, тепла и холода, густыхъ тумановъ или весенняго солнца, мутныхъ ручьевъ или еще нетронутаго снега, какъ-то невольно настрояется поэтически все, что горитъ желанiемъ блага нашей милой родины, все кто благословляетъ Виновника этого блага, нашего Защитника и Главу народнаго,

Какъ мелководные пруды
Передъ Невою многоводной!

Если юнъ читатель, то онъ вместе съ талантливымъ поэтомъ скажетъ въ эти дни: Погибни жъ, злое! Пускай не устаетъ сiять намъ солнце правды повсеместно! Если же миновалась его юность, то призывая для довершенiя великаго дела светъ правдиваго солнца, онъ непременно въ эти святые дни вызоветъ хоть не забытыя, но закутанныя густымъ туманомъ времени воспоминанiя прошлаго. Оне и сами явятся, какъ живыя, эти воспоминанiя! Оне и прежде не разъ являлись передъ нами и, милыя гости, долго оставались съ нами, возбуждая уже дремлющiя или готовыя задремать силы, снабжая насъ темъ спасительнымъ пыломъ, которымъ съ избыткомъ наделяется юность. Я говорю конечно о воспоминанiяхъ светлыхъ. Можетъ быть для некоторыхъ, а можетъ быть и для всехъ, спасительна сила и мрачныхъ воспоминанiй, но о нихъ, по крайней мере теперь, подъ влiянiемъ теперешнихъ дней, подъ влiянiемъ только что прочитанной драмы, мне говорить не хочется...

Да, чтó ни говорите, чья юность проживалась вначале 40-хъ годовъ, тотъ имеетъ полное право считать себя счастливее процветавшихъ въ начале 30-хъ или въ начале 50-хъ годовъ: къ нему придетъ более тесный сонмъ светлыхъ воспоминанiй, чемъ къ его предшественникамъ и преемникамъ, сколько бы последнiе къ нимъ ни взывали.

Да! начало сороковыхъ годовъ, действительно было эпохою разогнанiя всяческихъ тумановъ, правда скопившихся потомъ въ густыя, мрачныя тучи, заволокшiя нашъ общественный горизонтъ, но все-таки разогнанiя и стало быть просветленiя. Русская литература въ праве гордиться этимъ временемъ. -- Не покидая литературной почвы, постараемся набросать характеристику этой эпохи, насколько-то возможно для статьи, не имеющей претензiи на глубину.

Печально было положенiе нашей литературы въ конце 20-хъ и въ начале 30-хъ годовъ. Представьте, читатель, что вы не русскiй, но что вы очень любите все русское и пожелали бы познакомиться съ исторiей русскаго общества въ указанную эпоху. Откуда вамъ добыть матерiяловъ для подобнаго знакомства? Въ такъ называемыхъ исторiяхъ вы ихъ ни за что не найдете, а потому естественно вы обращаетесь къ литературе. Какъ ни плоха была наша литература за то время, но такъ или иначе, русская жизнь должна же была въ ней отражаться. Какое же явленiе представитъ вамъ тогдашняя русская жизнь, тогдашнее русское общество? -- Весьма неутешительное: это было что-то отжившее, дряхлеющее, кукольное, -- мелочь интересовъ, мелочь мысли, крохотныя страстишки и какое-то тупоумное самодовольство. Хотя бы что-нибудь было живого, хоть бы какой-нибудь былъ задоръ! Въ такомъ положенiи действительно находилось тогдашнее такъ называемое лучшее общество, оторванное отъ всего живого, лишонное почвы, нелепо воспитанное, еще нелепее питающееся. Не забудьте, это еще лучшая, светлая сторона тогдашней жизни, какъ ни странно называть какую бы то ни было маниловщину светомъ, -- это, говоримъ, лицевая сторона, но посмотрите на изнанку, прочтите Грибоедова, перечитайте позже явившагося "Ревизора", которого впрочемъ мы теперь оставляемъ въ покое, хотя и хотелось бы по поводу его сказать несколько словъ. Въ "Горе отъ ума" ведь тоже рисуется высшее общество, да притомъ еще московское, знать или, какъ говорятъ въ провинцiи, аристократiя. Что же это за общество? "Горе отъ ума", господа, великое произведенiе, такъ даже думалъ Фаддей Венедиктовичъ съ своимъ неразлучнымъ спутникомъ и другомъ. Ошибся только въ одномъ сей знаменитый мужъ; нападая на ненавистныя ему "Мертвыя Души", онъ не понялъ одного: историко-литературнаго тожества поэмы Гоголя съ комедiей Грибоедова. Въ самомъ деле, сродство двухъ этихъ произведенiй удивительное: главные герои "Мертвыхъ Душъ" не что иное, какъ опомещичившiеся герои грибоедовской комедiи, покинувшiе первопрестольную столицу и разбредшiеся по захолустьямъ. Посмотрите на Фамусова и на Чичикова, на Загорецкаго съ Репетиловымъ и Ноздрева, на Скалозуба и Собакевича: въ нихъ вы непременно найдете общiя, генерическiя черты; поставьте ихъ на линiю, "въ три шеренги", какъ умелъ ставить Скалозубъ, сходство будетъ еще разительнее. Одни предаются ловитве "почестей иль местечекъ", другiе -- душъ, живыхъ и мертвыхъ; на лицахъ техъ и другихъ лежитъ толстымъ слоемъ какая-то копоть, ни на что не похоже извращающая человеческое лицо. Эти дюжiя натуры потому такъ прокоптились, что прямо вышли изъ русской жизни, не то что маниловцы 30-хъ годовъ, обоего пола, эти исхудалые, хотя действительно существующiе личности -- и de facto существующихъ и искусственно созданныхъ разною жизнью, столичною, деревенскою, литературною и т. п. -- Вотъ въ общихъ чертахъ какова была русская жизнь въ конце 20-хъ и въ тридцатые годы. По крайней мере насколько мы знаемъ это изъ литературы. Что же делалъ, что сделалъ пользы вашъ многохвалимый Пушкинъ? спросятъ насъ незнакомые съ русской жизнью или насущники въ искусстве. -- Пушкинъ? -- очень многое. У насъ съ легкой руки гг. -бова и Дудышкина начинаютъ побранивать Пушкина. Это теперь даже крайне -- современно: слава Богу и Государю, отъ крепостнаго права мы отделались, ну, а что же сделалъ Пушкинъ въ исторiи крепостнаго права? то ли дело Григоровичъ {Г. Григоровичъ точно сделалъ много въ исторiи крепостнаго права. Уже одно то, что это былъ первый голосъ въ избранномъ имъ роде искусства противъ этого права.}, Марко Вовчокъ! Посмотрите-ка, какъ последнiй отделываетъ крепостное право, какъ онъ жужжитъ вокругъ него! Появись такой писатель въ 30-хъ годахъ, да мы бы все заткнули уши и убежали отъ крепостнаго права: Богъ съ тобой, матушка!

намъ дерзость разсчитывать на большой кругъ ихъ); мы смотримъ на Пушкина въ теперешнiе покаянные дни съ точки зренiя историко-литературной, не обращая вниманiя на его личность. Русское общество до -- и -- после Пушкина, если позволено будетъ такъ выразиться (впрочемъ теперь настало время такъ выражаться), было страшнымъ образомъ закопчено копотью крепачества (беремъ терминъ изъ М. Вовчка). Историко-литературная задача Пушкина состояла во первыхъ -- въ томъ, чтобы явить намъ идеалъ истиннаго художника, чтò онъ блистательно и исполнилъ, а во вторыхъ -- чтобы приготовить русское искусство (не фельетонъ, не памфлетъ, не газетныя статейки) къ полному и всецелому отраженiю жизни. Такая миссiя не легка и бываетъ по силамъ только генiю. Странно укорять его въ такихъ прiемахъ, которые только и возможны были въ его положенiи: ведь это все равно, что требовать, напримеръ отъ профессора исторiи, чтобы онъ въ вступительной своей лекцiи обратился къ слушателямъ съ следующими словами: г-да! наша наука -- пресквернейшая наука... и пошолъ и пошолъ откалывать въ этомъ роде, вместо того, чтобы представить сначала идеалъ исторiи, определить ея задачи и т. п. Пушкинъ явился съ светомъ, озарившимъ русскую мысль, придавшимъ ей новый, державный бегъ. Если вы, читатель, пессимистъ и усумнитесь въ возможности существованiя въ пушкинское время женщинъ, подобныхъ Татьяне; то какъ русскiй поблагодарите творца этого великолепнаго типа за его созданiе. Литературные типы, если вамъ угодно, отличаются темъ же характеромъ насущности, какъ и разнаго рода общественныя улучшенiя: ведь они, т. е. эти типы тоже, что моисеевы облачные столпы, что медный змiй. На нихъ устремляются взоры всего современнаго общества и нередко последующихъ поколенiй; смотря на нихъ (если это образы светлые, какъ Татьяна), или врачуются и исцеляются отъ всякихъ общественныхъ недуговъ и язвъ, или (если это òбразы мрачные) нравственно погибаютъ. Ведь вотъ, хоть бы все та же Татьяна, положимъ даже изукрашенная {Даже и этой уступки не можемъ мы сделать противникамъ Пушкина. Татьяна -- прелестнейшiй типъ русской женщины и первый такой типъ по времени въ нашей литературе.}: неужели вы думаете, этотъ образъ не имеетъ громаднаго значенiя въ исторiи нашей цивилизацiи, въ исторiи нашей русской женщины? Неужели вы полагаете, что влiянiе на насъ этого типа было менее знаменательно, чемъ героинь Занда? -- Нетъ, г-да насущники, за светъ не бранятъ: чемъ ярче онъ, темъ лучше, чемъ большее пространство нашей жизни озарилъ светъ Пушкина, чемъ больше тумановъ разогналъ онъ, темъ большее ему спасибо. И да будетъ стыдно тому, кто въ теперешнее время, когда мы видимъ

рабство, павшее по манiю Царя;

когда такъ кстати задуманъ памятникъ великому поэту, омрачить несправедливымъ укоромъ тень одного изъ лучшихъ людей земли русской, одного изъ великихъ вождей нашего самосознанiя! Пушкинъ сделалъ все, что могъ: не его была вина, если русская литература еще долго плелась по старымъ, избитымъ колеямъ, если русское общество все еще устремляло свои взоры и сердца на поражающихъ его проказою медныхъ змеевъ; дело было сделано, и шагъ назадъ невозможенъ. Да не подумаютъ поборники насущности, что говоря о Пушкине мы до такой степени увлекаемся его литературною деятельностью, что забываемъ влiянiе другихъ идей, помимо литературы къ намъ приходившихъ до- и после Пушкина. Мы говоримъ только, что шагъ назадъ былъ невозможенъ, хотя дело и не пошло шибко, какъ это бываетъ всегда, когда соцiальныя задачи возлагаются на плеча литературы; мы хотимъ только сказать, что разъ вспыхнувшая искра света не потухаетъ. Въ исторiи нашей цивилизацiи играли и играютъ великую роль кружки какъ никто, также позволяемъ себе надеяться, не упрекнетъ насъ въ поклоненiи кружкамъ. Мы сказали, что они и теперь играютъ роль -- да! играютъ въ провинцiи и долго еще будутъ играть, какъ это положимъ, ни неестественно. Не знаемъ, дождемся ли мы когда-нибудь исторiи нашихъ кружковъ и возможна ли эта исторiя, -- а предметъ высокаго интереса. Кружки -- да ведь это протестъ противъ омраченнаго крепачествомъ общества; изъ кружковъ вышли все лучшiе наши люди, въ кружкахъ находила литература свои светлые идеалы; изъ кружковъ наконецъ развилось западничество и славянофильство, сослужившiя намъ такую честную службу, хотя западничество и славянофильство можно считать уже поглощенiемъ, слiянiемъ кружковъ. Благодаря влiянiю кружковъ, въ центрахъ нашего просвещенiя начали мало по малу разгоняться всякаго рода общественные туманы, потянувшiеся къ северу, востоку и югу, сталъ более и более очищаться небосклонъ; будущая исторiя русской литературы обязана со всевозможною полнотою раскрыть это интересное явленiе; намъ такая задача не по силамъ. -- Лишонные возможности наблюдать нашу жизнь въ техъ местахъ, где скорее очищался небосклонъ отъ всяческихъ тумановъ, мы обращаемся къ темъ местамъ, где долее они висели, где гуще и удушливее были -- къ провинцiи, въ которой конецъ 30-хъ годовъ можно назвать эпохою туманопроцветанiя.

Туманопроцветанiе! уже само по себе это слово избавляетъ насъ отъ необходимости представить удовлетворительную картину русскаго общества въ конце тридцатыхъ годовъ, -- работа, которая едва ли по силамъ даже талантливому художнику. Современный юный читатель не можтъ даже приблизительно составить себе понятiе объ этомъ мраке. Онъ царилъ повсюду этотъ мракъ, это везде и повсеместно проявляющееся крепачество -- и во всехъ видахъ общественной и домашней жизни, и въ школе и, какъ ни горько въ этомъ сознаться! въ тогдашнемъ молодомъ поколенiи, къ которому еще такъ многiе принадлежатъ изъ насъ. Надъ молодымъ поколенiемъ витала бездна идей и идеаловъ -- благородства и неблагородства, мечтанiй о местечкахъ, ухарства всехъ родовъ и видовъ, отъ героевъ Марлинскаго до Ноздрева включительно; молодое поколенiе питалось и насыщалось романтизмомъ Александра Александровича Бестужева и пафосомъ великолепнейшаго и крупнейшаго изъ нашихъ поэтовъ, Дениса Васильевича Давыдова. Грубый матерьялизмъ грозилъ всеобщимъ порабощенiемъ тогдашнему большинству: почти не читался Пушкинъ, а если и читался, то нелепо понимался, забывался Жуковскiй, проходили мимо Баратынскаго и Одоевскаго, не обращали никакого вниманiя, что выработалось лучшаго въ предшествующiе эпохи, и, что всего печальнее, этотъ матерьялизмъ, эти разныхъ родовъ идеи и идеалы обещали страшную живучесть, потомучто, по несчастiю, оперлись на народность и долго признавались нашими, родными. Противодействiе такому направленiю было спасительнымъ благодеянiемъ. Противодействiе въ жизни началось, конечно, раньше, съ кружковъ (но и это не въ провинцiяхъ); противодействiе въ литературе -- съ западниковъ, съ Белинскаго и его (да! его) "Отечественныхъ Записокъ". Западничество и славянофильство теперь отжили свой векъ: теперь мы ни западники, ни славянофилы, а русскiе; но, отдавая должное славянофильству и сочувствуя ему во многомъ, мы въ интересахъ общества и исторiи, не можемъ не отдать предпочтенiя западничеству. Явившись, какъ необходимое противодействiе известному общественному направленiю, образовавшемуся вследствiе какого-то насильственнаго отчужденiя отъ остального образованiя мiра, западничество выступило съ знаменемъ прогресса, ни разу ему не изменяло и даже ни кому не дало повода заподозрить его въ измене (чемъ не можетъ похвалиться славянофильство, хотя мы теперь борьба его съ мракомъ была сильна и благородна; могучiй боецъ его палъ съ мужествомъ трагическаго героя; самыя ошибки западниковъ, для указанiя которыхъ, конечно, потребовалось славянофильство, были поучительны и отъ времени прошли бы сами собою. Несчастiе славянофиловъ состояло въ томъ, что они выступили въ борьбу съ противникомъ, который прикрывался знаменемъ света этихъ двухъ школъ и охотно извиняемся предъ читателемъ за длинное отступленiе, за то, что не сказали еще ни слова объ одной драме, хотя мы собственно обещались говорить только по поводу ея. Делаемъ еще одно, последнее отступленiе и попросимъ читателя помечтать вместе съ нами и перенестись мыслью къ началу сороковыхъ годовъ, къ Белинскому и его "Отечественнымъ Запискамъ."

Мы назвали эту эпоху разогнанiемъ тумановъ. Но тогдашнiе туманы, какъ виделъ читатель, состояли изъ несколькихъ густыхъ слоевъ; разорвать каждый слой требовалось особенное средство; чтобы не наскучить читателю личными воспоминанiями, мы не перечисляемъ ни этихъ средствъ, ни этихъ слоевъ. Мы позволяемъ себе только вспомнить объ одной небольшой статье, прочитанной нами много летъ тому назадъ въ "Отечественныхъ Запискахъ" и, если не ошибаемся, озаглавленной такъ: "По поводу одной драмы". Помнимъ летнюю (и въ самомъ деле) прекрасную ночь, проведенную нами безъ сна, надъ этой пiэской, помнимъ много долгихъ-долгихъ дней, когда мысль объ этой статье не давала намъ покоя. Современный читатель не нашолъ бы теперь ничего особеннаго въ этой статье: въ ней трактовалось о соцiальномъ значенiи женщины; но, о Боже! какое потрясающее впечатленiе произвела она въ ту эпоху, когда въ людяхъ нашего поколенiя (если вамъ, читатель, сорокъ летъ или около того, значитъ вы наши сверстники) совершился тотъ ужасный нравственный переломъ, который такъ дорого намъ стоилъ! Мы ломались и помногу и почасту: въ насъ, въ тогдашней молодежи, до высшей степени были развиты все те инстинкты, которые величайшiй изъ русскихъ художниковъ воплотилъ потомъ въ отвратительномъ образе Ноздрева. Извольте-ка съ разу и вдругъ разбить этотъ типъ, который жилъ въ насъ! Онъ, какъ и другiе, ему подобные, разбился; но во что обошлась эта победа!.. Надеемся, что читатель извинитъ насъ за эти восклицанiя, за эти немногiя личныя воспоминанiя: въ статьяхъ историко-литературнаго характера до известной степени оне необходимы, какъ матерьялъ, которымъ воспользуется будущiй изследователь нашей гражданственности, не мыслимой безъ изученiя исторiи литературы.

Драма г. Боборыкина (потомучто все, что сказали мы теперь было по ея поводу) навела насъ на воспоминанiя о прошломъ, объ эпохе, имевшей такую высокую важность, о судьбе, по крайней мере литературной судьбе русской женщины: въ "Ребенке" также представляется исторiя женщины. Литературная судьба русской женщины, нашей литературной , если можно такъ выразиться, въ высшей степени интересна и, какъ многое другое у насъ, еще ни кемъ не изследована. Русская женщина, какъ женщина, спаслась отъ той нравственной порчи, которой не избегнулъ ея грубый товарищъ, по крайней мере ей легче было спастись, легче сохраниться и запастись хотя отрицательными достоинствами; эта истина превосходно между прочимъ доказывается литературною деятельностью Тургенева. Но, какъ бы то ни было, а положенiе нашей литературной примадонны было глубоко печально. Светлый образъ Татьяны пошедшаго съ своей судьбою писателя, достигнулъ истиннаго уродства. Мы не собираемъ чертъ русской примадонны у талантливыхъ последователей Пушкина, стихотворцевъ и прозаиковъ; мы готовы согласиться, что действительно можно подобрать черты светлыя и привлекательныя; но дело въ томъ, что компоновке этихъ чертъ въ цельный живой образъ мешало давыдовское и языковское отношенiе къ женщине. Но, предполагая за несомненное, что русская женщина двадцатыхъ-тридцатыхъ годовъ могла быть выше мущины, хотя между прочимъ по одному поэтическому влiянiю на нее Пушкина, мы не можемъ однакоже назвать ея личнаго и общественнаго положенiя вполне удовлетворительнымъ по тогдашнему состоянiю мущины, влiянiе котораго на женщину, конечно, велико. Литературное положенiе нашей примадонны было крайне печально: она не имела своего Гоголя, своего передового вождя. Русскую женщину спасло и возстановило западничество, -- вотъ громадная, незабвенная услуга Белинскаго и друзей его, немыслимая для славянофильства, если бы даже последнее съ самаго начала выступило съ тою же силою и правотою, чего никакъ нельзя у него отнять за последнiй, самый плодотворный перiодъ его деятельности. Влiянiе западниковъ на развитiе русской женщины предметъ высокой важности въ исторiи нашего просвещенiя, предметъ неистощимый для литературной обработки, хотя надъ нимъ не разъ пробовали свои силы такiе талантливые писатели, какъ Майковъ, Некрасовъ и Тургеневъ. За подобную же обработку взялся и начинающiй писатель, г. Боборыкинъ. -- Въ добрый часъ!

переноситъ читателя въ доброе старое время: такъ и кажется, что она должна была появиться въ то время, когда писались "Две Судьбы", "Кто виноватъ" и первые стихотворные опыты Тургенева. Все это доказываетъ только, что авторъ съ серьёзною мыслью приступилъ къ своей работе, но во все не то, чтобы онъ подражалъ кому-нибудь изъ названныхъ писателей. Мы очень благодарны г. Боборыкину за то, что онъ взялся за разработку старыхъ, но не воплощенныхъ идей: не все же насущность, не все же облеченiя! Процессъ развитiя молодой женской натуры, схваченный въ самый патетическiй моментъ, когда натура эта не выдерживаетъ борьбы съ жизнью, процессъ, совершившiйся подъ влiянiемъ западника -- вотъ идея "Ребенка", развитая очень не дурно и даже исполненная трагическихъ элементовъ.