Стихотворенiя A. C. Хомякова.
Время, 1861. No 5
I
Критикъ "Русскаго Вестника", г. Лонгиновъ, разбирая вышедшее собранiе стихотворенiй покойнаго A. C. Хомякова, въ заключенiе своего разбора, бросаетъ перчатку критике прежнихъ летъ, неоценившей по достоинству поэта и вызываетъ критику современную сказать теперь, по выходе въ светъ более полнаго чемъ прежнiя изданiя, настоящее правдивое слово о поэтической деятельности главы славянофильства.
Подъ критикою прежнихъ летъ разумеется конечно Белинскiй.
Г. Погодинъ въ статье своей: "Несколько словъ противъ статьи о юбилее князя Вяземскаго" ("Сев. Пч." No 81), одной изъ техъ несчастныхъ статей своихъ, которыя раздражительностью и безтактностью приводятъ въ отчаянiе самыхъ жаркихъ его поборниковъ, статей, въ которыхъ несколько словъ правды исчезаютъ въ разливанномъ море жолчи, въ изверженiи, отсталыхъ антипатiй и домашнихъ дрязговъ, между прочими обвиненiями, делаемыми косвенно Белинскому и прямо его последователямъ, говоритъ:
"Такъ точно эти несчастные (последователи Белинскаго) ругали и ругаютъ Хомякова no указу данному Белинскимъ, которому были противны те или другiя убежденiя Хомякова. Но вотъ теперь вышли стихотворенiя Хомякова. И новые приверженцы и старые противники могутъ читать ихъ сполна, не прибегая кь Христматiи г. Галахова. Извольте сказать ваше мненiе и потомъ сравните, что говорилъ о Хомякове Белинскiй".
"Точно такимъ же образомъ ругалъ онъ Языкова, Глинку" и проч...
Г. Лонгиновъ писалъ свою статью, исполняя две свои равно оффицiальныя обязанности: обязанность секретаря Общества, которое хотя и назвало себя несколько по новому: обществомъ любителей Русской Словесности, но все-таки не можетъ перестать быть обществомъ любителей Россiйской Словесности, и обязанность присяжнаго критика-хвалителя "Русскаго Вестника", съ высшихъ точекъ зренiя котораго русская литература стоитъ только всегда или словъ назидательныхъ или mention honorable.
Г. Погодинъ писалъ свою статью въ гораздо болыыемъ азарте, нежели тотъ азартъ, которымъ онъ попрекаетъ покойнаго Белинскаго. Азартъ Белинскаго -- азартъ во время борьбы за мненiя, совершенно понятенъ. Азартъ Погодина -- азартъ заднимъ числомъ, только вредитъ той правде, которую хотелъ онъ высказать. Въ немъ слышится только застарелая, упорная и темъ не менее отсталая борьба съ Белинскимъ и его мненiями, а въ сопоставленiи съ именами Языкова и Хомякова имени Глинки (Ф. Н.), видна замечательная безтактность, после которой такъ и ждемъ, что посыплются еще имена другихъ непризнанныхъ критикой Белинскаго поэтовъ: М. Дмитрiева, Шатрова, Милкеева и проч. и проч. Удивительный человекъ г. Погодинъ. Передовой публицистъ, почтенный изследователь, глава направленiя, которое не смотря на имена г. М. Дмитрiева и иныхъ, несмотря на повести гг. Кульжинскаго, Архипова и пр. появлявшiяся временами въ "Москвитянине" пятидесятыхъ годовъ и вредившiя безконечно делу, было однако направленiемъ новымъ и свежимъ, онъ постоянно портитъ левою рукою то, что созидаетъ правою...
отзывы.
Но во--первыхъ, Москва ли точно вызываетъ такимъ образомъ и во--вторыхъ, такимъ ли образомъ вызываютъ на правду?
Ни общество любителей Россiйской Словесности, хоть мы ему и очень благодарны за его новыя полезныя изданiя, ни "Русскiй Вестникъ", хоть мы вполне признаемъ его большiя заслуги въ деле развитiя нашего общественнаго сознанiя, ни наконецъ г. Погодинъ, хоть мы и готовы видеть въ немъ передового деятеля, не смотря на его странныя увлеченiя старыми враждами и старыми привязанностями, все это еще для насъ однако не Москва. Белинскiй ведь былъ тоже голосъ Москвы, только голосъ этотъ раздавался въ Петербурге. Даже въ эпоху развитiя своего отрицательнаго взгляда, въ 1840 году, лирически припоминая свои впечатленiя отъ игры Мочалова, говоритъ онъ: (Т. IV стр. 176.)
"Все это виделъ я на сцене того великаго города, въ недрахъ котраго бьется пульсъ русской жизни, где люди живутъ для жизни и, если пробудившись отъ дремоты повседневнаго быта, предаются наслажденiю, то предаются ему широко и вольно, со всею полнотою самозабвенiя, на сцене того маститаго, царственнаго города, где все великое находипь свой отзывъ въ душахъ, и где самая толпа полна таинственной думы, какъ лесъ или море."
Съ другой стороны, такъ ли вызываютъ на правду, когда хотятъ добиться правды, a не тешиться праздными и устарелыми перекорами?.. На такого рода вызовъ и ответъ будетъ безъ сомненiя старый, со стороны старыхъ противниковъ, a co стороны новой жизни даже и не будетъ ответа, потомучто вызовъ, судя по тому, сделанъ не ей, а старымъ противникамъ.
"Современникъ" первый въ лице Новаго поэта поднялъ со всей своей искренностью перчатку, брошенную за стихотворенiя Хомякова. Онъ повторилъ мненiе Белинскаго, т. е. эстетическую сущность этого мненiя, повторилъ целикомъ, не отделивши зерна отъ шелухи и был вполне въ своемъ праве. Въ вызове, точно такъ же зерно не отделено отъ старой шелухи домашнихъ дрязговъ, и журналъ, однимъ изъ основателей котораго былъ Белинскiй, не можетъ отрешиться отъ своей исторiи, да и не долженъ, потомучто эта исторiя во всякомъ случае, почтенная исторiя, честная исторiя.
Для насъ, т. е. для нашего журнала, исторiя есть чисто уже исторiя, т. е. прошедшее. Мы равно связаны и съ преданiями, составляющими основу "Современника", т. е. съ взглядами Белинскаго, и съ преданiями московскихъ направленiй. Те и другiя преданiя въ существенно важныхъ сторонахъ ихъ намъ равно дороги. Это безпристрастiе вовсе не холодное равнодушiе съ нашей стороны и вместе съ темъ не заслуга наша. Оно законное наследство. Для насъ нетъ уже ни славянофильства, ни западничества, нетъ даже Москвы и Петербурга въ этомъ смысле. Мы стало быть вправе разсмотреть дело спокойно.
II
Вотъ что говоритъ Белинскiй о Хомякове: Въ 1840 году, разбирая стихотворенiя Лермонтова, онъ задеваетъ Хомякова и его поэтическую деятельность, а главнымъ образомъ неумеренныхъ поклонниковъ Хомякова, следующими, действительно оскорбительными словами:
"Как бы то ни было, но и въ толпе есть люди которые носятся надъ нею, они поймутъ насъ. Они отличатъ Лермонтова отъ какого-нибудь фразера, который занимается стукотнею звучныхъ словъ и богатыхъ рифмъ, который вздумаетъ почитать себя представителемъ нацiональнаго духа потому только, что кричитъ о славе Россiи (нисколько не нуждающейся въ этомъ) и вандальски смеется надъ издыхающею будто бы Европою, делая изъ героевъ ея исторiи что-то похожее на немецкихъ студентовъ." (Соч. Бел. Т. IV, стр. 329).
Прямо же говоритъ онъ о стихотворенiяхъ Хомякова въ 1845 году, въ статье: "Русская литература въ 1844 году" разбирая ихъ вместе съ стихотворенiями Языкова. Минуя разборъ Языкова, разборъ въ высшей степени жолчный и несправедливый, мы должны по необходимости для разъясненiя дела о Хомякове какъ поэте и объ отношенiяхъ къ нему критики, прибегнуть къ болыыимъ выпискамъ:
"Муза г. Хомякова, -- говоритъ Белинскiй (Соч. Бел. Т. IX, стр. 271), состоитъ въ близкомъ сходстве съ музою г. Языкова. Сперва о различiи: въ стихотворенiяхъ г. Языкова (прежнихъ) нельзя отрицать поэтической струи, которая более или менее сквозитъ черезъ ихъ риторизмъ; въ стихотворенiяхъ г. Хомякова есть не только струя, но полный и блестящiй талантъ, только отнюдь не поэтшческiй, а какой, мы скоро этю скажемъ. Теперь о сродстве: мы показали выше, что шумливая, пенистая и кипучая, хотя въ тоже время и холодная струя поэзiи г. Языкова была не изъ сердца, источника страстной натуры, а изъ головы, которая у людей еще чаще бываетъ источникомъ прихотей празднаго и фантазирующаго разсудка, нежели источникомъ разума, глубоко и верно постигающаго действительность. Мы показали, что народность поэзiи г. Языкова, непросыпный хмель и пьяное буйство его музы, равно какъ и ея стремленiе быть вакханкою, все это более или менее искусственно и поддельно. Въ этой искусственности и поддельности г. Хомяковъ далеко опередилъ г. Языкова. Имея способность изобретать и придумывать звучные стихи, онъ решился ее употребипь въ пользу себе, прiобрести ею себе славу не только поэта, но и прорицателя, который проникъ въ действительность настоящаго и постигъ тайну будущаго и коттрый гадаетъ на своихъ стихахъ не о судьбе частныхъ личностей (какъ это делають ворожеи на картахъ), но о судьбе царствъ и народовъ."
За темъ, посмеявшись надъ "Ермакомъ" покойнаго Хомякова, и опять задевши удалое и пьяное буйство поэзiи Языкова, критикъ продолжаетъ:
"Г. Хомяковъ, какъ более свободный отъ всякаго внутренняго, непосредственнаго стремленiя версификаторъ, выбралъ для своихъ стихоторскихъ занятiй предмепы гораздо выше. Пушкинъ, напримеръ, не выбиралъ, потомучто поэтъ по призванiю, поэтъ великiй, лишонъ не только права, даже возможности выбирать предметы для своихъ песнопенiй и давать своимъ творенiямъ произвольное направленiе: источникъ его вдохновенiя есть его собственная натура, а его натура есть целый, въ самомъ себе замкнутый мiръ, который рвется наружу; задача поэта, вывести наружу, объективировать въ поэтическихъ образахъ свой собственный, внутреннiй мiръ, сущность своего собственнаго духа. Г. Хомякову нельзя было не выбирать, онъ не былъ поэтомъ и ему было все равно, чтобы ни петь. Онъ не долго думалъ, и решился посвяпить свои посильные труды на гимны старой до--Петровской Руси. Намеренiепохвальное, хотя и лишонное всякаго художественнаго такта, потому чпо живое, современное всегда ближе кь сердцу поэта. Чтобъ довершить ошибку направленiя, г. Хомяковъ рѣшился въ современной Россiи видеть старую Русь. He дивитесь, читатели: для г. Хомякова это было гораздо легче, нежели для насъ съ вами; люди простые, мы все вещи или видимъ такъ, какъ оне суть, или если не можемъ увидеть ихъ въ настоящемъ свете, не считаемъ нужнымъ представлять ихъ въ ложномъ. Кто одаренъ способностью глубокаго, страстнаго убежденiя, кто алчетъ и жаждетъ истины, тотъ можетъ заблуждаться; но ему -- когда онъ сознаетъ свою ошибку, есть оправданiе въ ней: это страданiе всего его существа, потомучто онъ убеждается всемъ своимъ существомъ, и умомъ и сердцемъ и плотiю и кровiю. Ктю же напротивъ одаренъ счастливою способностью свободнаго выбора во всемъ, тому легко убеждаться въ чемъ ему угодно и на столько времени, на сколько ему заблагоразсудится, на годъ, на два, или на целую жизнь, поттому что ведь это прихоть или разсчеть ума, а не убежденiе, спокойное действiе головы, a не страстное сотрясенiе всей органической системы."
Этою возможностью выбирать Белинскiй объясняетъ всю поэтическую деятельность Хомякова, которую онъ разсматриваетъ и какъ драматическую и какъ лирическую. Говоря о драматической деятельности Хомякова, критикъ совершенно справедливо глумится надъ шиллеризмомъ "Ермака", выписывая чувствительный романсъ Ольги, и къ сожаленiю, припоминая другую драматическую попытку автора "Димитрiя Самозванца" не видитъ за шумихой ложнаго лиризма, ея блестящихъ, если не художественныхъ, то замечательно умныхъ сторонъ, не ценитъ новости и верности ея поэтически-исторической концепцiи.
"Защитники г. Хомякова, продолжаетъ онъ затемъ, -- говорятъ, что драма не его призванiе, что онъ лирикъ. Изъ романса Ольги можно видеть характеръ лиризма г. Хомякова. Прежде чемъ быть лирикомъ, надо быть поэтомъ. Лиризмъ еще больше, нежели всякiй другой родъ поэзiи, основывается на непосредственности теплаго сердечнаго чувства и не терпитъ холодныхъ головныхъ чувствъ, которыя выдаются за мысли, но которыя въ сущности такъ же относятся къ мыслямъ, какъ умъ къ умничанью, чувство къ сантиментальности, щеголеватость къ изяществу."
"Къ иностранке" критикъ замечаетъ:
"He будемъ говорить о томъ, что въ этомъ стихотворенiи нетъ ни одного поэтическаго выраженiя, ни одного поэтическаго оборота, которые встречаются даже въ стихотворенiяхъ Бенедиктова, риторизмъ которыхъ не чуждъ какой-то поэтической струйки, не будемъ доказывать, что все это стихотворенiе, -- наборъ модныхъ словъ и модныхъ фразъ, въ которыхъ прозаическая нищета чувства и мысли такъ и бросаются въ глаза. Вместо этого, лучше разберемъ то будто бы чувство, ту будто бы мысль, которыя положены въ основу этой пьесы и обнаружимъ всю ихъ ложность, неестественность и поддельность. Поэтъ смотритъ на прекрасную женщину и задаетъ себе вопросъ: любить ему или нетъ? Видите ли, какъ влюбляются поэты. Совсемъ не такъ какъ простые смертные, не такъ какъ всякое существо, называющееся человекомъ: человекъ влюбляется просто, безъ вопросовъ, даже прежде, нежели пойметъ и сознаетъ что онъ влюбился. У человека это чувство зависитъ не отъ головы, у него оно естественное, непосредственное стремленiе сердца къ сердцу. Но нашъ поэтъ думаетъ объ этомъ иначе. Задавъ себе глубокомысленный вопросъ: любить или нетъ? онъ не почелъ за нужное даже погадать хоть на пальцахъ, и отвечаетъ решительно: нетъ! Бедная женщина, бедная иностранка!.. Какого сердца, какого сокровища любви лишилась она! О! если бы она поняла это!.. Намъ какъ-то скучно и совестно разсуждать о такихъ незамысловатыхъ вещахъ; но быть такъ, начавъ надо кончить, темъ более, что это для многихъ поэтовъ и не поэтовъ можетъ быть полезно. Мы понимаемъ, что человекъ можетъ любить женщину и въ тоже время не хотеть любить ее; но въ такомъ случае, мы хотимъ видеть въ немъ живое страданiе отъ этой борьбы разсудка съ чувствомъ, головы съ сердцемъ: только тогда его положенiе можетъ быть предметомъ поэтическаго воспроизведенiя, а иначе оно -- прихоть головы, ложь, годная только для сатиры, для эпиграммы; посмотрите же, какъ разсудителенъ, какъ благоразуменъ, какъ спокоенъ нашъ поэтъ, доказавъ себе силлогизмомъ, что ему не следуепь любить иностранку, которая зеваетъ, слушая его родныя песни и патрiотическiя восклицанiя no той простой причине, чтю не понимаетъ ихъ, онъ такъ доволенъ собою, что въ состоянiи сейчасъ же сесть за столъ и начать завтракать или обедать. Где же тутъ истина чувства, истина поэзiи? Тутъ нетъ ничего похожаго на чувство и поэзiю. И таковы-то все лирическiя стихотворенiя г. Хомякова! У этого поэта родникъ вдохновенiя бьется не въ сердце, также какъ у Самсона сила была не въ мышцахъ, а въ волосахъ, но Самсонъ показывалъ опыты сверхъ человеческой силы, где же опыты нашего поэта? А вотъ поищемъ."
Пропускаемъ две страницы едкихъ, хотя и имеющихъ свою эстетическую справедливость придирокъ критика къ фигурному языку поэта, къ выраженiямъ въ роде "клинка стального, въ обделке древности простой" -- или: "сна лениваго забвенье къ мысли о ловле вдохновенiя" и т. д. Дело очевидно, что критикъ пожалуй и правъ -- но, что онъ постоянно сердитъ и потому самому уже не правъ.
"He поэтъ тотъ, -- говоритъ критикъ -- кто лишонъ всякаго такта действительности, всякаго инстинкта истины; не поэтъ онъ, а искусникъ, который умеетъ плясать съ завязанными глазами между яйцами, не разбивъ ихъ... Такой поэтъ похожъ на техъ жонглёровъ дiалектиковъ, которымъ все равно, о чемъ бы и какъ бы ни спорить, лишь бы только оспорить противника; которые доказавъ одному, что дважды--два -- четыре, съ темъ же жаромъ доказываютъ другому, чтю дважды два -- пять, и для которыхъ важнейшiй результатъ спора есть не истина, а суетное, мелочное удовольствiе, переспорипъ другого и остаться победителемъ, хотя бы no было на счетъ здраваго смысла и добросовестности."
Обращаемъ особенное вниманiе читателей на этотъ косвенный ударъ, направленный въ Хомякова, какъ въ дiалектика. Такимъ именно, въ пылу и ожесточенiи битвъ, западники действительно изображали другимъ -- и даже представляли добросовестно самимъ себе могучаго оратора-дiалектика, какимъ былъ Хомяковъ.
"Но мы несколько отдалились отъ нашего предмета -- замечаетъ самъ критикъ -- отъ стихотворенiй г. Хомякова; возвратимся къ нимъ. Пока мы не нашли никакихъ признаковъ поэзiи въ простыхъ лирическихъ его стiхоторенiяхъ: можетъ быть, поэзiя скрывается въ его прорицательныхъ лирическихъ пьесахъ? А вотъ посмотримъ. Въ стихотворенiи къ Россiи, г. Хомяковъ даетъ своему отечеству истинно отеческiя наставленiя: онъ запрещаетъ ему чувство гордости и рекомендуетъ смиренiе. Онъ говоритъ Россiи:
Грозней тебя былъ Римъ великiй,
Царь семихолмнаго хребпа
Железныхъ силъ и воли дикой,
Осуществленная мечта.
Въ рукахъ алтайскихъ дикарей.
"Какiе великолепные, энергическiе и поэтическiе спихи! Самъ Пушкинъ никогда не писывалъ такихъ чудно--прекрасныхъ стшховъ. Мы очарованы и увлечены ими; однакожъ не до такой степени, чтобъ не могли осведомиться скромно о томъ, что скрывается въ этихъ дивныхъ стихахъ. И потому беремъ на себя смелость спросить кого бы то ни было -- самаго поэта или нашихъ читателей: что такое царь семихолнаго хребта" и т. д.
Опять идутъ грамматическiя придирки -- хотя и справедливыя большею частью съ точки зренiя того эстетическаго пуризма простоты, въ которомъ подъ влiянiемъ яснаго и простого Пушкина, воспиталось критическое чутье Белинскаго... Но въ справедливости придирокъ слышна злоба. "И такъ, вотъ они -- эти великолепные, энергическiе и поэтическiе стихи: sic transit gloria mundi" -- восклицаетъ критикъ. Затемъ, выписавши несколько стиховъ изъ стихотворенiя къ Англiи, которую поэтъ, изумляясь ея величiю, упрекаетъ
за то что ты лукава,
Что тебе мiрская слава
Выше Божьяго суда,
И за то, что церковь Божью
Святотатственной рукой,
Власти суетной земной.
Белинскiй намеренно не хочетъ понять Хомякова.
"Что это такое? говоритъ онъ -- iеремiада no папской власти некогда повелевавшей царями и народами? Да разве въ одной только Англiи служители церкви введены въ истинные пределы ихъ обязанностей, высокихъ, священныхъ, но уже потому самому не тщетныхъ, земныхъ? Въ нашъ просвещенный векъ, европейскими народами правитъ везде светская власть и т. д."
Какъ будто бы Хомяковъ мечталъ о осократiи?!
"Мечта".
"Въ стихотворенiи Мечта, нашъ поэтъ оплакиваетъ близкую гибель запада, где комепы бурныхъ сечъ бродили въ высоте. При сей верной оказiи, онъ почелъ даже нужнымъ похвалить покойника, въ которомъ много-де было хорошаго".
Какъ будто бы Хомяковъ не понималъ запада -- какъ будто бы самое это стихотворенiе не проникнуто все, высокимъ пониманiемъ запада и его чудесъ, его "святыхъ чудесъ" какъ называетъ ихъ самъ поэтъ!
"Г. Хомяковъ -- высказывается наконецъ Белинскiй, какъ истый западникъ и централизаторъ, -- очень хорошо сделалъ, что догадался потолкать въ бокъ этого лежня, востокь, который безъ трескучей стукотни его удивительныхъ стиховъ, вероятно и не подумалъ бы даже потянуться или зевнуть во сне, не только что проснуться. Такова ужь восточная натура, ей хоть весь светъ провались, все спитъ: къ восточному человеку, очень идутъ эти слова Тредьяковскаго:
Аще мiръ сокрушенъ распадется
"Все это хорошо, но вотъ вопросъ: что разумеетъ г. Хомяковъ под востокомъ. По крайней мере, что касается до насъ, мы такъ горды чувствомъ нашего нацiональнаго достоинства, что подъ востокомъ не можемъ разуметь Россiю. Ведь западъ -- Европа, а востокь -- Азiя? Россiя же принадлежитъ къ Европе по своему географическому положенiю," и т. д.
Между темъ, тутъ же въ самой статье -- за прямыми и косвенными выходками противъ направленiя, къ которому принадлежалъ Хомяковъ -- следуетъ страница, которая поясняетъ некоторымъ образомъ эти выходки -- страница, которая можетъ показать современнымъ читателямъ, что и противники Белинскаго были вовсе не агнцы.
"Намъ можетъ быть заметятъ -- пишетъ критикъ -- что мы противоречимъ сами себе, уверяя, будто г. Хомяковъ не поэтъ и въ тоже время говоря о его произведенiяхъ какъ о чемъ-то важномъ. Мы пишемъ не для себя, а для публики: въ ней могутъ найдтись люди, которые, пожалуй, поверятъ возгласамъ одного журнала, уверяющаго, что г. Хомяковъ -- великiй и нацiональный русскiй поэтъ. Отечественныя Записки, въ прошломъ году, при выходе стихотворенiй гг. Языкова и Хомякова, говорили о нихъ не только съ умеренностью, но и съ снисходительностью. Чтожъ вышло изъ этого? Журналъ, въ которомъ исключительно печатаютъ стихотворенiя обоихъ этихъ поэтовъ, умалчивая о г. Языкове, по поводу стихотворенiй г. Хомякова объявилъ, что этотъ поэтъ великъ, а Отечественныя Записки никуда не годятся, потому что не признаютъ его великости. Затемъ онъ перепечаталъ почти всю книжку стихотворенiй г. Хомякова и сочтя это за неопровержимое доказательство ихъ высокаго достоинства, заключаетъ такъ: He правда ли, читатели, что надо быпъ слишкомъ наглу, слишкомъ дерзку, чтобъ ругать такiя стихотворенiя. И какiя несчастныя бредни выставляютъ публике на поклоненiе Иностранныя Записки, вместо Хомяковыхъ и Языковыхъ."
Заметимъ между прочимъ, что бредни, которыя выставлялись на поклоненiе тогдашними "Отечественными Записками" -- были Лермонтовъ и Кольцовъ, что тамъ, хотя нисколько не выставляемыя на поклоненiе, печатались стихотворенiя Огарева, который какъ поэтъ лирикъ, поэтъ съ особымъ внутреннимъ мiромъ, съ особымъ строемъ лиры, -- не смотря на свое однообразiе, -- эстетически и психически несравненно ценнее даже и для насъ и Языкова и Хомякова, и стоитъ въ одной категорiи и наравне съ Тютчевымъ, Фетомъ, Полонскимъ; ибо такъ же какъ они онъ поэтъ внутренняго мiра и души и поэтъ по непроизвольному внутреннему призванiю, поэтъ сердечный, a не головной.
"Москвитянинъ."
"He знаемъ -- заключаетъ Белинскiй свой разборъ -- согласились ли съ этимъ журналомъ его читатели; не считаемъ важнымъ сужденiе его о нашемъ журнале и нашихъ мненiяхъ, равно какъ и обо всемъ, о чемъ онъ судитъ; но не можемъ не выставить на видъ, что если существуетъ журналъ, который до того убежденъ въ великости и нацiональности г. Хомякова, какъ поэта, что печатно называетъ дерзкими и наглыми ругателями и иностранцами всехъ, кто не согласенъ съ нимъ во мненiи о г. Хомякове, стало быть существуютъ и люди, которые думаютъ и чувствуютъ точно также, какъ этотъ журналъ: вотъ для этихъ-то людей (а совсемъ не для этого журнала) и пишемъ мы. Поэтъ съ поддельнымъ дарованiемъ, но никемъ не замечаемый, никакимъ печатнымъ крикуномъ не провозглашемый, не опасенъ въ отношенiи къ порче обществаннаго вкуса: о немъ можно, при случае, отозваться съ легкою улыбкою -- и все тутъ. Но поэтъ съ дарованiемъ слагать громкiя слова во фразистыя стопы, поэтъ, который заменяетъ вкусъ, жаръ чувства и основательность идей завлекательными для неопытныыхъ людей софизмами ума и чувства и между темъ, имеетъ усердныхъ глашатаевъ своей великости -- воля ваша, надо предположить въ критике рыбью кровь, если она можетъ оставаться равнодушною къ такому явленiю и со всею энергiею не обнаружитъ истины."
И наконецъ, какъ бы самъ чувствуя, сколько злобы и жолчи пошло въ разборъ, Белинскiй добавляетъ:
"Можетъ быть намъ еще заметятъ, что способъ нашего анализа, состоящiй въ разборе фразъ, мелоченъ. Дело не въ способе, а въ его результатахъ; да кроме того, это единственный и превосходный способъ для сужденiя даже и не о такихъ поэтахъ, каковы Марлинскiй, гг. Языковъ, Хомяковъ, Бенедиктовъ и другiе въ томъ же роде. Многiя фразы съ перваго раза кажутся блестящими, поэтическими и заключающими въ себе глубокiя идеи; но если вы не поторопитесь, отдавшись первому впечатленiю, произнести о нихъ сужденiе, и хладнокровно спросите себя: что значитъ вотъ это, что хотелъ сказать поэтъ вотъ этимъ? то съ удивленiемъ увидите, что это сначала такъ поразившее васъ стихотворенiе -- просто наборъ пустыхъ словъ..."
Въ разборе Белинскаго явнымъ образомъ нужно различить два элемента -- элементъ эстетическiй и элементъ вражды къ направленiю, котораго Хомяковъ былъ главнымъ представителемъ. Что касается до последняго элемента -- то мы уже въ несколькихъ статьяхъ говорили и о значенiи отрицательнаго взгляда Белинскаго и о причинахъ его вражды къ тогдашнему славянофильству. Все дело было во взаимномъ непониманiи. Славянофильство тогдашнее за вражду тоже платило враждою -- и кроме того еще къ этому тогдашнему славянофильству примешивалось множество старыхъ и запоздалыхъ стремленiй, близкихъ къ стремленiямъ "Маяка" -- и считавшихъ воззренiя Фамусова за народныя воззренiя.
Белинскiй весьма редко ошибался въ эстетическомъ отношенiи. Единственное что можно сказать противъ его эстетическихъ приговоровъ -- это то, что онъ, увлекаемый своей искренней страстностью, иногда, позволяемъ себе выразиться вульгарно, но верно -- "пересаливалъ" въ похвалахъ или порицанiяхъ.
Въ особенности былъ онъ великiй мастеръ иногда отличать все головное, какъ бы оно блестяще ни было, отъ сердечнаго, внутренняго...
Мы глубоко чтимъ память покойнаго Хомякова, какъ одного изъ самыхъ блестящихъ, благороднейшихъ и даровитейшихъ представителей нашего нравственнаго и общественнаго сознанiя -- но въ верности существенныхъ чертъ взгляда Белинскаго на его поэтическую деятельность -- насъ нисколько не разубедили ныне вышедшiя стихотворенiя Хомякова.
Сущность эстетическаго взгляда Белинскаго на поэзiю Хомякова въ томъ, что Хомяковъ -- поэтъ головной. Что же? Ведь это и въ самомъ деле такъ. Поэзiя была одно изъ орудiй этой богатой, самобытно и даже несколько капризно-самобытно развившейся натуры.
бытiе примутъ у него самыя отвлеченныя созерцанiя, о чемъ бы ни заговорилъ онъ, о томъ ли даже что
He въ первый разъ кричитъ петухъ,
Ужь месяцъ на небе потухъ
Струя въ Босфоре заалела, о томъ ли, что
или о стране, которую
самъ царь небесный
Исходилъ благословляя,
вы чувствуете, что тутъ не мысль, не голова творили, что это песня. Поэтъ истинный, чемъ онъ ни увлекись, хоть бы даже анализомъ общественныхъ бедствiй, какъ Некрасовъ, какъ ни создавай онъ себе нарочно темъ для своей песни, онъ васъ затянетъ въ свой магическiй кругъ, вы войдете съ нимъ въ его мiръ, будете дышать даже душнымъ воздухомъ этого мiра...
могучее дарованiе въ крепостное рабство современности, и странное дело! равнодушный, свободный Тютчевъ въ поэтическихъ впечатленiяхъ развиваетъ порою глубокiя историческiя и даже общественныя идеи, и вы никогда не почувствуете у него ничего деланнаго. Съ другой стороны, чтобы ни делалъ съ своей бедной музою Некрасовъ -- вы, если только песня его родилась, а не сочинилась, можете досадовать на поэта за душный воздухъ, которымъ он заставляетъ васъ дышать, но идете за нимъ въ его мiръ, переживаете его ощущенiя, какъ бы личны, капризны, больны и даже ложны они ни были -- переживаете горькiя ощущенiя "музы мести и печали".
Таже исторiя повторяется съ вами относительно Полонскаго, Фета, Огарева. Вы можете на нихъ злиться за ихъ однообразiе или причудливость или наконецъ наивность, вы можете не хотеть идти за ними въ ихъ внутреннiй мiръ, но, попали разъ въ него -- вы въ заколдованномъ кругу, вы едете
на волне верхомъ
Воевать съ чародеемъ царемъ...
вы видите во очью странный мiръ, где
Все растетъ и рвется вонъ изъ меры --
вы хотите, чтобы вамъ далеко было ехать, чтобы васъ
Безъ устали везла, везла карета
И не имелъ бы этотъ путь конца
Смотря на очеркъ этого лица...
Но есть и другого рода поэты -- поэты чудныхъ формъ, поэты пластики, поэты вполне объективные -- играютъ ли они подчасъ даже несколько холодно формами, какъ живописецъ красками (Майковъ), переносятся ли они въ речь созерцанiя прошедшаго, какъ Мей, вы на каждомъ шагу чувствуете, что это действительныя поэтическiя силы, не всегда способныя возвыситься до глубокаго содержанiя, но набрасывающiя свой яркiй колоритъ на всякiй предметъ.
И къ такимъ поэтамъ формъ тоже не принадлежалъ Хомяковъ.
Стихотворенiя его, даже не следы глубокаго и оригинальнаго духа, а просто роскошь его, избытокъ его силы. Следы хомяковскаго духа -- его философскiя статьи, его теологическiя брошюры, наконецъ историческiй трудъ имъ оставленный.
глубокихъ самостоятельныхъ убежденiй, были отблесками цельной и полной, нравственной и умственной жизни. Эта цельная и полная жизнь -- отражалась между прочимъ и въ стихотворенiяхъ, почти всегда блестящихъ, звучныхъ и сильныхъ, потомучто блестящая и сильная натура не могла же въ чемъ бы то ни было выражаться дюжиннымъ образомъ темъ более въ своихъ поэтическихъ искрахъ.
Подтверждать дело выписками мы не станемъ. Выписокъ много въ различныхъ статьяхъ о покойномъ Хомякове, но все оне доказываютъ только силу и оригинальность его натуры и нисколько не опровергаютъ эстетической сущности взгляда Белинскаго.
Вообще же на двухъ этихъ дорогихъ и рановременныхъ могилахъ, пора бы намъ перестать перебрасываться вызовами и попреками. Белинскiй и Хомяковъ -- равно достоянiе нашего сознанiя, равно борцы за святое и честное дело нашей умственной самобытности...
Этого можно было не знать и даже искренно не знать, летъ шесть или даже пять назадъ, но этого нельзя уже не видеть теперь. Исторiя есть судъ Божiй.