182. М. П. ПОГОДИНУ
26 августа (7 сентября) 1857. Лукка
Вилла Сан Панкрацио.
1857 года.
Авг. 26.
Сент. 7.
Не знаю, знали Вы или нет, достопочтеннейший Михаил Петрович, что посылаете меня некоторым образом на какое послушание: во всяком случае - я послушание выполняю. Я серьезно и честно делаю дело, которое Вы мне поручили, т. е. воспитываю молодого князька1, мягкого, как воск, но с звериными русскими и с звериными же итальянскими наклонностями и с заложениями аристократической пустоты. Два раза в день занимаюсь я им: полтора часа утром русской и славянской грамматикой, Законом Божиим, русской историей, латинским языком - да полтора часа после обеда читаю ему и его сестрам произведения русской литературы. Князек привязывается ко мне видимо и даже иногда надоедает мне, ибо двух часов прожить без меня не может. Барыня, которая бранится, как кухарка, с утра до вечера, - со мною деликатна и предупредительна. Вообще, она в сущности добрая барыня и главное ее несчастие то, что она ипе artiste manquee*, ибо у нее до сих пор удивительный талант. Талант этот ее мучит и, за недостатком поприща, выливается или переливается через край в домашних дрязгах. Б**2, известный Вам, - дурак и подлец до мозга костей, животное злое**, бездарное и слабое, с ненавистью ко всякой даровитости, прикрываемою уважением к трудолюбию и учености, ибо сам он занимается какими-то бесцельными трудами по части искусства. Вращаться в этом мире, имея искреннее и благородное отношение с одним только англичанином Бэлем, человеком честным и правдивым, - но несколько тупым и достаточно ограниченным - мне, привыкшему любить и верить и которому есть кого любить и есть кому верить - тяжело и было бы вдвое тяжелее, если бы 1) небо, море и каждый новый итальянский город не вознаграждали меня за людскую пошлость и мелочность и 2) если б у моего фанатизма не было его мягкой стороны, уживчивости. Покамест мне внешним образом хорошо, т. е. меня покоют, уважают все мои привычки, даже просили меня остаться при моем костюме3страха ради австрийского, начиная с Праги изменил на кургузый европейский, - хотя всем этим ослепляться я не должен. Но я делаю здесь дело и верю в Помощника всякого честного дела...
Не отвечайте мне ни на что подобное: у нас имеют привычку иногда распечатывать чужие письма.
Описывать Вам впечатления Италии я не стану. Вместо впечатлений у меня родится постепенно целая книга дум под названием: "Друзьям издалека"4.
Хочу с Вами лучше серьезно, положительно поговорить о будущем.
Я обязан Вам много - но душевно гораздо больше, чем материально. Вы знаете, что я подчинялся***, подчиняюсь Вам и буду подчиняться, как Высшему и старшему в понимании того, что люблю я столь же горячо и бескорыстно, как и Вы. На счет материальный - я смотрю правде в глаза прямо. Не выгорит наше дело по "Москвитянину" - нечего делать, придется пожертвовать домом, а материального обеспечения искать в Петербурге.
Дело в том, что на роду мне знать написано быть ни чем иным, как русским литератором и ни к чему другому я не способен. С службой надобно покончить навсегда, и это вовсе не из донкихотства какого-нибудь, а из того, что 1) ни моральных, ни служебных сил у меня не стает более надувать человечество, читая в гимназии предмет, который я считаю для гимназии бесполезным и которого я нисколько не знаю. Лень ли это - умозаключайте сами из того, что я аккуратнейшим образом и с старанием возовой лошади буду всегда ежедневно делать то, что я умею делать. 2) Никаких сил также не стает у меня выносить формализм служебный. Да и незачем - в случае ли успеха "Москвитянина", в случае ли переезда в Петербург.
Когда я возвращусь, - что никак не может быть прежде января, ибо Вы сами дали мне здесь дело и дело честное, - мы должны начать "Москвитянин" с марта месяца. О судьбах совещания с Вами Вердеревского я не знаю ничего, но думаю, что сойтись с ним можно. До сих пор мы все говорили о "Москвитянине" как-то воздушно и этим воздушным характером начинаний да Вашей болезнию объясняется то, что Вы сердились, когда я Вам говорил о покупках для "Москвитянина" и проч.
Но - либо я действительно удостоен Вами доверенности в качестве редактора, либо это какая-то игра... Смотрю на вещи прямо и здесь, как смотрел там.
О том, что у меня мало земли под ногами, как выражался человек, которого ум я глубоко уважаю, но характер гражданский и личный ценю весьма дешево, - жалеть нечего. Земли всегда будет достаточно под каждым из нас со временем - были бы крылья! Это воззрение еще более укореняется у меня в стране, где земля и море, и небо, и горы так хороши, что должны бы напротив к себе притягивать. Мне лично терять уже нечего - но этим-то (и только этим: я очень знаю себе цену) я и дорог для дела: дело есть для меня все. О себе, право, я и заботиться-то не хочу. Проживется как-нибудь -не я первый, не я последний. Лучше ли, хуже ли - ведь это в сущности такой вздор, о котором и думать не стоит. Стало быть, Бога и Христа ради, поставьте вопрос таким образом, чтобы я и моя личность интересовали Вас, поколику работал над собою в это время, я могу сказать с совершенным убеждением. Что будет дальше - не знаю.
Весь Ваш
Ап. Григорьев.
Примечания
Печатается по подлиннику: РГБ. Ф. Пог. Д1, 9, 33. Л. 15-16 об.
Впервые опубликовано (с купюрами): Б XV. С. 341-344. См. также Материалы. С. 166-168 (№ 59, с купюрами). Исправления и дополнения: ТГУ306. С. 387-388 (п. 42).
1 ... - Князя И. Ю. Трубецкого.
2 Б** - И. Е. Бецкий.
3 ... - Г. очень любил "русский" костюм, который он часто носил в чудаческих вариантах.
4 ... родится... книга дум под названием: "Друзьям издалека". - Этот замысел не был осуществлен, хотя Г. часто о нем писал (иногда с названием "К друзьям издалека"). Возможно, стихотворные части задуманной книги были потом напечатаны. См. письма Г. от 1 сентября 1857 г. к Е. С. Протопоповой (№ 183), Е. Н. Эдельсону от 11 сентября и 16 ноября 1857 г. (№ 184 и 192), А. Н. Майкову от 24 октября 1857 г. (№ 188), М. П. Погодину от 8 ноября 1857 г. (№ 190) и А. А. Фету от 4 января 1858 г. (№ 200).
(фр.).
** Далее вычеркнуто: и
(с революциями внутренними)