196. Е. Н. ЭДЕЛЬСОНУ
1 (13) декабря 1857. Флоренция
Флоренция. 1 декабря.
По мере того, как вопросы накопляются, мне все хочется говорить с тобою -именно с тобою, а не с Островским - ибо он годится для другого дела, для указания верстовых столбов мысли.
Прежде я не верил и думал, что все это обычные, казенные фразы - а ведь в самом деле вопросы издали освещаются совершенно особенным светом.
Возьму на сегодняшний раз факт и с факта пойду к заключениям.
Я оставил отечество на двух, по наружности мизерных, фактах, но в сущности весьма важных (право, почти столько же важных, как вопрос об эманципации): на споре за Грановского1 и на споре за Крылова2. Естественно, что тут тот и другой только имена, а дело в деле, которое случайно прикрылось именами.
Разберем дело о Грановском. Потому его первое, что в "Уффиции" я часто вижу покойника - не шутя! портрет Соутвелля, одного из министров Генриха VIII, писанный Гольбейном, - совсем поразительно - Грановский. На этом портрете я поверил свое сердце и убедился, что покойник мне так же дорог, как другие покойники, оставившие на нас свой след: Лермонтов, Гоголь, Мочалов, Варламов... В чем тут было дело, в этом споре? Григорьев сказал, что Грановский был только замечательный актер кафедры и не ученый - вещь, которую я сказал Погодину в день похорон Грановского, вещь, которую, по странному стечению обстоятельств, выразил один из близких к покойнику людей, Дмитрий Визар, который говорил мне: "все, что покойник писал, - только бледная тень его души и не стоит печатания: слово его, дух его были дороги" - вещь, которую все знали. Но Григорьев примешал тут элемент поганый, элемент своей, кажется, действительно завистливой и неблаговидной личности, личности из числа все-таки хамских: прикрыл же ее другим, не менее поганым, но более в глазах многих благовидным элементом ученого специализма. Поднялся вопрос, и увлеченные не духом партии, а духом враждебности к другой партии, - мы более или менее стали в отношении к вопросу непрямо и неправо. Мы опустили из виду то обстоятельство, что здесь идет борьба о том - что важнее: сухая ли дельность специализма или непосредственность даровитости? Защищавшие Грановского не думали, конечно, защищать наш принцип или, лучше, наше, столь еще робкое, верование - а делали именно это самое... Такова ирония, всегдашняя ирония судьбы. Мертвые сухари (Катков, Леонтьев и проч.) защищали живого - а живые стояли на стороне халуя. Грановский стал наш, а не их с тех пор, как умер: Григорьев - умирай он или живи, издавай десять Хондемиров вместо одного3, - ничего общего с нами не имеет и ничего иметь не может. Наше слово в отношении к этому вопросу должно было быть вот какое: Григорьев прав, что Грановский был не ученый, а актер на кафедре, т. е. оратор, проповедник - но в этом-то и его значение, значение, которое разъясняет живая жизнь, а не монгольские рукописи. Что ж, дескать? Монгольские рукописи - вздор, и не надо ими заниматься? Ничуть не следует - ибо иначе идет широкая дорога к невежеству, но знай, дескать, свое место. Ты сухарь и полезный сухарь - но куда ж тебе гоняться за соколом. Почти Божью силу даровитости, склонись перед нею. Ты, может быть, точно и не пьянствовал и не блядовал, как Грановский в Берлине - да ведь тебе и не из чего было пьянствовать и блядовать: в тебе жизни нет и нет стремления к жизни.
Вот тут-то Островский и решительно верстовой столб. "Ученым быть нельзя", - говорил он раз в пьяном образе - и как глубоко это пьяное слово... Талант развивает в себе чутье к известному делу - и все дело решительно в чутье. Какое мне дело до того, где, в погребках ли, театрах и борделях Берлина или в огромных фолиантах - добывал покойник тон, запах и цвет —) по секелю, так, что только зудит, а не заходится.
Пора порешить с этим наивным почтением к тому, что такой-то прочел столько-то фолиантов, т. е. пора считать это за то, что это есть на самом деле, за навоз, удобряющий землю. Пора смело и последовательно сказать себе, что мы верим в даровитость, ум, ловкость, силу, энергию - одним словом в Божье, в ком бы* оно и в чем бы ни проявилось, - в пьянстве ли Мочалова, - в ёрническом ли остроумии Ивана Ивановича Шанина, - в ангельской ли доброте сапожника Сергея Арсентьевича и т. д. Сердцем мы давно все это порешили - но потом все старались говорить "ядрена мать", чтобы было и Богу не противно и на "(------------- ) мать" похоже.
Вот здесь на Западе, что ни человек, то и специалист - от того-то здесь люди и представляются мне все маленькими, маленькими муравьями, ползающими с мелочною работою по великим, громадным памятникам прошедшей жизни. От этого-то зрелища я и хандрю ядовито - ибо обаяние камней одно не питает душу.
Поклон всем твоим от далекого, но еще больше любящего их друга!
Примечания
РГАЛИ. Ф. 1205 (Е. Н. Эдельсон). Оп. 2. Ед. хр. 1. Л. 12-13 об.
Впервые опубликовано (с неточностями): Материалы.
1 ... на споре за Грановского... - См. примеч. 6 к письму М. П. Погодину от 8 ноября 1857 г. (№ 190).
2 ... - См. примеч. 7 к письму М. П. Погодину от 8 ноября 1857 г. (№ 190).
3 ... издавай десять Хондемиров вместо одного... -
* мы