209. Е. С. ПРОТОПОПОВОЙ
19 (31) марта 1858. Флоренция
1858 г. Марта 19 (22).
Давно я не писал к Вам, добрый друг мой, Катерина Сергевна - давно, именно с primo corso* флорентийского карнавала. На это было много причин. Расскажу Вам все безобразия мои в течение этого периода времени с полною искренностью, что и Вам бы советовал в отношении ко мне и чего Вы, прелестный, но коварный друг, не делаете.
Не знаю, чем звучало мое последнее письмо1. Тоскою самой безумной - это наверное. Не послышалось ли в этой тоске какого-то сладострастного упоения тоскою? Есть душевная боль такая, которая переходит уже в ощущение блаженства, и такова была именно эта боль...
Моральный опиум - вещь удивительно сладкая, хотя и опасная, - а я хватил порядочный приемец этого одуряющего средства...
На другой день после primo corso, у меня невольно и искренно вырвался следующий аккорд:
Больная птичка запертая,
В теплице глохнущий цветок,
Как ярок день и мир широк,
Какие тайны открывает
Жизнь повседневная порой,
Как грудь высоко поднимает
Единство братское с толпой...2
А я еще никогда не писал стихов без внутреннего душевного побуждения... Сам я не знаю, как это у меня всегда делается, но самые глубокие впечатления были у меня те, которые приходили в мою душу совершенно нежданно - или нет, это не то! - которые долго лежали в душе под спудом и вдруг всплывали на поверхность совсем готовые, полные, всю душу захватывающие.
Но прежде чем говорить Вам о факте, надобно прежде всего очертить Вам всю мою флорентийскую обстановку. Домашний (теперь уже не домашний) мир мой я Вам уже отчасти описывал. Но кроме домашнего мирка - я завел свой мир, особенный, в нескольких русских семьях, мир, в который внес я всего себя, т. е. фанатизм демократии, ругательство бесчинное над светскими условиями, "воспитание ко-быльского кабака" и лихорадку своей страстности - куда я складывал всю свою душевную тревогу. Мирок (наполовину женский) стал жить моею жизнию, заслушиваться моих необузданных речей, хохотать над "ерыжными" выходками и жить со мною вместе наполовину поэзией итальянского искусства, наполовину беснованием цыганских песен... Одним словом, все в порядке вещей. В порядке вещей было и то, что один наиболее впечатлительный и больной женский субъект3 по тому вечному и неотразимому закону, который влечет впечатлительную душу к безобразию, начал особенно сильно подвергаться влиянию и моей хандры, и моей лихорадки... В субъекте этом было все то, что люблю я в женском типе: тихая отзывчивость гитары и гибкость кошки... Ну, да что тут... После первого corso я понял, что я опять влюблен (читайте vlublon с офицерским произношением). Это очень глупо - нет! это даже подло, потому что вслед за этим добросовестным сознанием я перестал интересоваться чем бы то ни было на свете, кроме сего гнусного и милого субъекта - перестал заботиться о нравственном развитии друга моего, княжны Н(астасьи) Юфьевны) - и - подлее еще! перестал писать к Вам... Я опять жил всей полнотою страсти, - жил ежедневно от трех часов на том диване, где полулежала она, "больная киска", как я звал ее, до 11 часов вечера, пока не выходили ее сестры с словами: "Не пора ли вам домой, А. А.?" -жил, любимый целым кругом благородных женских натур, любимый до всего того devouement**, к которому одни только женщины способны, - упиваясь слабыми звуками ее голоса, кошачьими замашками, упиваясь самою безнадежностью этой новой страсти, страдая ее кашлем, робко, как раб, подстерегая каждое ее движение и, как деспот, управляя ее мыслями, впечатлениями, всем ее моральным существом... Никакого прошедшего и никакого будущего для меня не было. Была только минута, и я ее ловил жадно. Прибавьте к этому карнавал, неистово шумевший под окнами, Veglione, т. е. театральные маскерады, перепутайте все это с апостольскими речами и цыганскими песнями и Вы получите отличный рецепт для самого ядовитого, но восхитительного опиума.
питья опиума), что успокоить подобные натуры могут только две вещи: Афонская гора или виселица. То или другое - решит Господь. Никогда столь сильно не сознавал я, с одной стороны, того, что все наше земное бытие есть чисто призрачное и что, с другой стороны: "больше сея любви ничто же есть, аще кто душу свою положит за друга своя"4. Ужасную эпоху переживаем мы вообще... Поневоле принимаешь опиум, когда вопросы жизни становятся перед сознанием во всей их беспощадной последовательности. Мир и счастье не нам. Чудеса же замолкли - пора к этой мысли привыкнуть - или, если хотите, чудеса совершаются только в внутреннем мире души, все более и более отрывая ее от пристрастия к чему бы то ни было земному и преходящему.
Нечего кажется говорить, что письмо это должно остаться между нами.
Жму Вашу руку!
Примечания
Печатается по подлиннику: Ф. P. I. On. 5. Ед. хр. 132. Л. 19-20 об. Впервые опубликовано: Страхов II. С. 171-173 (п. VIII). См. также Материалы.
1 ... мое последнее письмо. - Письмо от 26 января 1858 г. (№ 204).
2 - Ранний вариант первого стихотворения из цикла "Импровизации странствующего романтика" (опубл. в "Русском мире", 1860, № 11 с датой 25 января 1858 г.). В печатном варианте следующие разночтения: стих 2 - "В теплице сохнущий цветок", стих 3 - "Покорно вянешь ты, не зная", стихи 5-6 - "Как небо блещет, страсть пылает / Как сладко жить с толпой порой". Третий вариант стихотворения, с другими разночтениями - в альбоме О. А. Тютчевой, урожд. Мельниковой (РГА'ЛИ. Ф. 505. Оп. 2. Ед. хр. 1. Л. 1), под названием "Аккорд in La major"n с датой: "Фло ренция, 1858 г., первый день Corso".
3 ... Речь идет об О. А. Мельниковой.
4 ... "больше сея любви ничто же есть, аще кто душу свою положит за други своя". - Ср. Иоан. 15. 13: "болши сея любве никтоже имать, да кто душу свою положит за други своя".
(ит.).
** преданности (фр.).