210. Е. С. ПРОТОПОПОВОЙ
14 или 15 (26 или 27) апреля 1858. Рим
Рим. 1858 г. Апреля 27 (14).
Бесстыдница!.. Всего одно письмо во все время моего долгого странствия - а я-то пишу, пишу к Вам, как дурак какой-нибудь. Что ж это - лень, или безобразие, или, наконец такого рода увлечение чем-либо, которое поглощает собою все человеческие чувства? Что бы то ни было, - вспомните, что есть хоть страшно испорченная, но все-таки не ординарная душа, которая в Вас верит и Вас любит и которой Бог знает сколь отрадна всякая Ваша строка. Или, наконец, это - кокетство дружбы?
Ну-с, я в Риме - что, может быть, уже дошло до Вас. После моего последнего сумасшедшего письма к Вам1, Вы ждете вероятно, что я буду говорить с Вами вовсе не о Риме - и Вы ошибаетесь... Действительно, впечатление цельное, захватывающее всю душу, поглотило меня, - действительно, ради того, чтобы жить под влиянием этого впечатления, - пока догорит это бедное больное дитя, - я повернул всю мою жизнь и принял предложение графа Кушелева насчет его журнала - стало быть, покидаю столь жарко любимую мною Москву на столь ожесточенно ненавидимый мною Петербург - все это так (и все это абсолютно между нами: для всех других без исключений - поводы будут чисто литературные и коммерческие), - но все-таки в моей душе есть место для давящего, поглощающего, лихорадочно-тревожного, грандиозного и приводящего в отчаяние впечатления, называемого: "Рим"! Звучит ли для Вас это слово тем столь потрясающим, чем оно звучит мне? Пульс мой напряженно бился и сердце билось, когда я подъезжал вчера к Вечному Городу, - я нетерпеливо считал мили, я хотел бы выпрыгнуть из дилижанса и полететь птицей... И вот я в Риме. Я стоял под куполом Св. Петра - и я был истинно подавлен и величием всех тех старых, но вечно юных струй, которые скачут, как водометы, на всяком шагу в Риме - и красотою несказанною этого храма и отчаянием, что в десять дней моего пребывания в Риме я только понюхаю этой красоты и этого величия. Год, по крайней мере, надобно прожить в Риме, чтобы с ним освоиться. Год!.. А я в сентябре должен быть уже в Петербурге - работать и окунуться всей душой в ядовитые вопросы общественные и в тину грязи, называемой русской журналистикой.
время, сколь я - право, друг мой, это не голос ханжества или гордого смирения - ни мало был достоин ее непосредственного участия в судьбе моей.
Как ни много и как ни часто я писал к Вам, но все-таки Вам передавались только одни результаты умственных и нравственных процессов, со мною совершавшихся, или одни судороги переходов из одного процесса в другой. Когда мы увидимся и когда спокойно расскажу я Вам все эти долгие и болезненные процессы, Вы поймете, почему я окончательно убедился, что Тайная Сила не оставляет тех, которые хотя и ропщут и безумствуют - но веруют в нее и неотступно ей молятся.
В мои руки, может быть, вручается судьбою человек мягкий, как воск, благородный и доверчивый, как дитя, богатый, как Кокорев, коли не больше. Может быть, говорю я, ибо сам же я своей гнусной раздражительностью, с одной стороны, и подлой бесхарактерностью, с другой (ибо характера у меня нет, как у всех артистических натур, а есть только воля, страстная, упрямая, самолюбивая), могу испортить дело. Помолитесь, мой добрый гений, чтобы Бог послал мне чистоту сердца, бескорыстное желание добра... А то ведь, что ж это за гадость такая... Человек может в два дни обделать другого человека, обаять его своей личностью -и сам же потом все изгадит нетерпеливостью, ленью, распущенностью. Не думайте, чтобы тут скрывался покаятельный псалом за мои отношения к Трубецким.
Нет - тут я поступал, как человек должен поступать, - и если тут я ничего не сделал, так уж вина не моя. Вина сухо-эгоистической, мелкой, хотя даровитой и умной натуры того материала, который был мне дан в руки - вина этой проклятой Богом жизни, называемой как бы в насмешку высшим светом. Никакие усилия мои не истребили в кн(язе) Иване той губительной мысли, что они созданы из другого материала, чем мы грешные - как гоголевская Коробочка бесила Чичикова, так бесила и бесит меня эта, всюду мною поражаемая и отвсюду прыгающая мысль... А княжна Настасья - после всех своих чистых и благородных сочувствий свободе, правде, искусству - обвесилась на первого, правда, доброго, но ужас как пустого малого, и влюбилась в него по уши, равно как и он в нее. Таковые стремления их обоих увенчиваются законным браком - но увы! сей господин скоро проветрится. Бедная девушка, бедная жертва ужасной, богопротивной, богомерзкой среды жизни - отсутствия самостоятельности, - чудовища - матери, бараньей покорности расподлым условиям... Он недолго будет любить - а она, -добрая, покорная, способна любить долго, упорно. Потом, как следует всей породе Трубецких, она впадет в распутство.
Вы, может быть, хотите знать о той, которая была для меня новым, светлым сном или новым откровением сердца2. Скажу Вам о ней только то, что поставленная судьбою в такую же ужасную среду, она так в ней задохнулась, что занемогла чахоткой... Моя любовь или доконает ее или вырвет из этой жизни. Я считаю тут себя совершенно вправе - иначе ей пожертвуют чудовищному расчету, т. е. она сама под влиянием ложно понятого чувства долга погубит свою душу... Да! понятого, говорю это, положа руку на сердце, с твердым убеждением христианина в том смысле, в каком мы с Максимом Афанасьевым понимаем значение браков и проч. Чувство долга - да ведь первый-то долг в отношении к Богу, т. е. в соблюдении чистоты души: поймите это вы все - прелестные, но крайне несамостоятельные творения - из чувства долга оскверняющие душу и тело в объятиях нелюбимых или мало любимых лиц!.. Сердце болит у меня за женщин, когда я подумаю, сколько их сквернят себя так из фалыпивейших представлений о долге... Недавно в разговоре с одной умной, глубоко страдавшей и до 45 лет прелестной женщиной3 разбирали мы этот страшный вопрос... Когда Вы будете женщиной, т. е. когда с Вами можно будет разбирать этот вопрос так же логически, неумолимо и нагло?..
Вообще всякая истина - свободна. Все несвободное есть софизм или сознательно или бессознательно-подлый. Под всякою защитою несвободы усталое. Под всякою - будет ли это софистическая защита торговых тарифов и таможен, насчет которых разочаруется всякий, кто мало-мальски их вкусил, - будет ли это защита безобразных пожертвований чистотою души и тела, богохульно совершаемых во имя Христа и учения свободы, или защита политических или религиозных инквизиций... Нет! "Идеже Дух Господень - ту и свобода"4. - Верю в это глубоко и умру с этою верою...
Бессонницы меня измучили, однако - попробую лечь спать.
До свидания... Не забудьте в молитвах далекого, но глубоко преданного Вам друга - за ту страстную дружбу, которой не поглощают в нем никакие впечатления - да напишите же несколько строк, бессовестное творение! Если Вы напишете очень скоро по получении сего послания - пишите на Флоренцию: если через недельку-другую, то на Париж poste restante*.
Moscou. Russie.
Ее высокоблагородию Катерине Сергеевне Протопоповой.
На Калужской улице, близ Калужских ворот,
Печатается по подлиннику: ИРЛИ. Ф. Р I. Оп. 5. Ед. хр. 132. Л. 21-24, 24а об.
Впервые опубликовано: С. 173-175 (п. IX). См. также Материалы. С. 232-235 (№ 87).
На конверте почтовый штемпель г. Рима от 29 апреля 1858 г. В дате несоответствие: должно быть или 14 (26) или 15 (27) апреля. Г. часто допускал ошибки при переводе одного стиля на другой.
... последнего сумасшедшего письма к Вам... - Письмо от 19 марта 1858 г. (№ 196).
2 ... о той, которая была для меня... новым откровением сердца. -
3 ... с одной умной... прелестной женщиной... - Вероятно, имеется в виду В. А. Ольхина (см. примеч. 4 к письму М. П. Погодину от 26 августа - 7 октября 1859 г. - № 231).
4 "Идеже Дух Господень - ту и свобода". - Ср. 2 Кор. 3. 17: "а идеже дух господень, ту свобода".
(фр.).