Приглашаем посетить наш сайт

Григорьев А. А. - Погодину М. П., 30 января - 13 февраля 1861 г.

257. М. П. ПОГОДИНУ

30 января - 13 февраля 1861. Санкт-Петербург

СПбург 1861 г. Яне. 30. Февр. 13.

Я пишу к Вам из долгового отделения - но, прежде всего, не за тем, чтобы о чем-либо Вас просить, не за тем, чтобы Вам что-либо предлагать, не за тем даже, чтобы себя самого оправдывать... Судьба моя решена. По выпуске из "благотворительного" заведения - ибо находятся еще добрые люди, которые меня выкупают - я уеду, кажется, на службу в Оренбургский кадетский корпус, что даст мне возможность: 1) иметь определенное содержание и стало быть обеспечение в городе, где жизнь дешевле Петербурга и Москвы; 2) воспитать двух детей, носящих мое прозвище*¹. Цели, как видите, - законные. Так - на три года, а там что Бог даст.

Но под конец всего позвольте мне досказать Вам старую песню.

Опять в руках Ваших и моих было наше дело и опять оно ускользнуло из рук -вероятно, уже навсегда. Извините, что я говорю с такой самоуверенностью. Вы сами знаете, что, кроме меня и Бориса, Вам взяться не за кого. На Гильфердингах Вы далеко не уедете; других пока не предвидится - или эти другие - уже дети иного поколения, которые нашего старого дела делать вполне не могут.

В настоящую минуту мне стоило бы сделать шаг в Тушинский лагерь² - и я поднялся бы очень с материальной стороны. Как я материально ни упал - чуть что не до метеорского звания, - моими статьями, сколько я мог убедиться, дорожат. Стоит, следственно, только сделать некоторые, по-видимому, незначительные уступки - и могу Вас уверить, что Тушинский стан прикроет меня своим всемогущим авторитетом. Тушинский стан тем и хорош, что, во-первых, - единодушен и своих не выдает, во-вторых, все прикрывает. В нем не станут слушать сплетен или даже правдивых рассказов о том, что человек, нужный для известных целей, иногда запивает, что он должает или живет блудно. Там Евгений Корш имеет право и должать и менять тысячу мест, не лишаясь ни доверия, ни имени порядочного человека: там друзья Огарева не брали никогда сторону его распутной жены³, - там Некрасов безнаказанно и напоказ имеет право жить с женой приятеля под одной кровлей⁴. Там вообще - нравственностию не измеряется способность человека к делу. От того-то там и делалось и делается дело, - ибо никакое дело немыслимо в мире без единодушия и крепкого стояния одного за всех и всех за одного, стояния даже вопреки условной справедливости и условной нравственности...

Начать с того впрочем, что я ото всех Вас и справедливости-то, даже условной, не видал в последнее время. Все вы знали - что жить с таким чудовищем, как моя жена, невозможно даже, я полагаю, и святому - да не только Вы это знали, а вероятно и те будочники, которые таскали ее пьяную из банек. Все вы знали тоже, что я далеко не святой, - и еще то знали, что мои привязанности - все без изъятия, слепы, упорны и сильны. Прямая обязанность всех Вас была, следовательно, если я годен на дело (и кто же, позвольте еще раз спросить, и годен-то на него, кроме Бориса и меня?) - принять факт как факт и даже взять этот факт под возможное покровительство. Вместо этого - я встретил в ближайших мне людях или слабость и двоедушие, как в отце, или прямые воззвания к нравственности со стороны Эдельсо-на, некогда, со всеми другими (в 1852 и до 1857 г.), признававшего все права мои на разрыв, или наконец со стороны Вашей старчески-наставительный тон, который между прочим к Вам вовсе и не шел. Насколько все это мне было и горько и, с позволения сказать, - гадко, - можете судить по моей привязанности к Вам, по моей бывалой дружбе к Эдельсону, по моей бывалой же вере в наше дело... Знаю, что мог бы сказать мне хоть, например, Эдельсон, с его "мещански-нравственной" точки зрения. "Ты, дескать, хочешь, чтобы в сношениях кружка забывались личные понятия о справедливости, личные нравственные требования?" Конечно! отвечу я, нисколько не колеблясь, ибо без этого никакое дело на свете не делалось, не делается, да вероятно и делаться не будет. Я, с своей стороны, скажу прямо - что в ту пору, когда я пламенно верил и в наше дело и в нашу братскую связь - если бы Эдельсон разорвался с своей вполне честной, благородной и достойной женой, - я бы не позволил себе даже с ней видаться, ибо нужным звеном считал бы я его, а не ее. И мне кажется, что я был бы правее Эдельсона, который являлся прошлый год ко мне, в ужасную по обстоятельствам пору моей жизни, - когда у меня больна была женщина, мною страстно любимая, умирал мой ⁵ - с семейственными упреками - за отца, которому сколько ни посылай, все как в бездонную бочку, по безалаберности жизни с проклятой и обладающей им дворней - да за жену, которая в то время была беременна от учителя ее собственных детей... Заметьте, что пока я был в силе у Кушелева и получал довольно денег, все мои друзья не считали мое сожитие с другою женщиной чем-либо ненормальным. Стало быть - и для тех, кого я Бог знает как любил, вся сила - в деньгах. Да вразумит же их когда-нибудь Тот, кто не отверг блудницу и жену самарянина, как суд их надо мною был жесток - но не дай им Бог перестрадать те адские муки, какие вынес я в последние 10 дней моего пребывания в Москве, когда я - и то, слава Богу, спьяну, иначе бы я себе не простил этого - решился было пожертвовать отвлеченной (для меня лично, по моим обстоятельствам) идее семейного долга - а главное - отцу и друзьям - тем, что, может быть, сам Бог, сжалившись над моим душевным адом, послал мне, чтобы легче нес я жизнь.

Все вы знали, с другой стороны, как запутаны мои дела - но мерзость всех отношений наших дошла до того, что - с Вами я и не заикнулся бы тогда сказать, что каких-нибудь ста рублей на поездку в Петербург достаточно для распутания дел по изданию "Драматического сборника", и**, стало быть, для позволения "Москитяни-на" - что Эдельсон, собственно для того, чтобы потешиться своей силою, приезжал напоминать мне о долге, что отец, который знал очень хорошо по всем предшествовавшим многократным опытам мою всегдашнюю готовность делиться с ним всем, что я приобретал - тянул дело о продаже дома, дело которое кончить мне самому, юридически - единственному хозяину дома - запрещало чувство почтения и любви к нему. Между тем, вследствие обманов с его стороны и доверчивости с моей - разрыв мой с Катковым⁶ деньгами 400 р. на том основании, что мы не сходимся в наших понятиях о достоинстве литературных произведений - я бы утвердил только за собою мою репутацию человека с упорными и непреклонными убеждениями.

И посмотрите, как все это легко могло обделаться... Кто же этого не хотел? Вы? Я? Эдельсон?.. увы! может быть, ни тот, ни другой, ни третий. Сделалось все это так, через пособие таких низких органов - как городские сплетни, действовавшие на Вас, - сводничество моей жены, вовлекшее в симпатию к ней Эдельсона, -дармоедство челяди, окружающей моего отца и т. д. и т. д. Весьма поучительно - а главное, напоминает то, что Вы сами писали во вступлении к статье о*** Хомякове - о тьме и о взаимном толкании⁷.

- Вы, конечно, не отвергнете. Не отвергнете также Вы и того - это сто раз уже толковано и перетолковано, - что только одно наше бывалое дело было совсем чистое и правое. А какие же, в действительности, вышли результаты этих посылок?

Повторю в заключение, что я пишу к Вам, не прося Вас ни о чем, не предлагая более Вам ничего. Просить у Вас могу я теперь только разве благословения на скромный и честный уголок деятельности в Оренбурге да на уединенную деятельность по временам в литературе. - Такого благословения я действительно и прошу у Вас, потому что мне не у кого его больше просить. В Вас я не разочаровался. Вы для меня то же, что и были, т. е., со всеми Вашими недостатками, - единственно верный в общественном служении руководитель - и человек, широко способный понимать другого человека.

Ваш всегда Аполлон.

Адрес мой: "На углу Малой Мещанской и Екатерининского канала, в доме Ос-тафьева, в редакции журнала "Время" - Михаилу Михайловичу Достоевскому, для передачи А. А. Григорьеву".

Примечания

ЕГБ. Ф. Пог. / II, 9, 36. Л. 18-20 об.

Впервые опубликовано (с пропусками): Б XVIII. С. 444-446. См. также Материалы. ТГУ358. С. 349-351 (№ 65).

Последний лист письма - на обороте черновика начала статьи Г. "Знаменитые европейские писатели перед судом русской критики" (опубликована в № 3 "Времени" за 1861 г., ц. р. 21 февраля): "Европейские писатели перед судом Российской критики (из заметок ненужного человека). Вот № . Alea jacta est - жребий брошен! говорю я, уподобляя хоть на минуту -что все-таки приятно щекочет грешное человеческое самолюбие - Юлью Цесарю, переступившему Рубикон с этими словами, себя, маленького, мелкотравчатого человека, ненужного человека, никакого (...)".

... воспитать двух детей, носящих мое прозвище. - Г. имеет в виду детей Л. Ф. Григорьевой Петра и Александра, носивших отчество по имени Г. (см. также письмо к Е. Н. Эдельсону, написанное около 11 марта 1861 г., № 260).

²... Тушинский лагерь... "Современник".

³... друзья Огарева не брали никогда сторону его распутной жены... - Идет речь о М. Л. Огаревой (урожденной Рославлевой), с которой Огарев расстался в 1844 г. при полной поддержке друзей-западников.

⁴... - Намек на жизн Н. А. Некрасова в одной квартире с И. И. и А. Я. Панаевыми; с середины 1840-х по 1863 г. А. Я. Панаева была гражданской женой Некрасова.

⁵... умирал мой собственный ребенок... - У М. Ф. Дубровской в декабре 1859 г. родился и вскоре умер ребенок. О визите Эдельсона см. письмо Г. к нему от декабря 1859 г. - января 1860 г. (№ 234), а также поэму Г. "Вверх по Волге", гл. 8.

... разрыв мой с Катковым... - В середине 1860 г. Г. был приглашен М. Н. Катковым сотрудничать в журнале "Русский вестник"; после того, как Катков отказался печатать статьи Г., а сам Г. растратил деньги, отпущенные ему для авансирования петербургских сотрудников, произошел их разрыв. Он проявился, например, в следующем году, когда Катков запретил Г. напечатать свой перевод "Ромео и Юлии".

⁷... во вступлении к статье о Хомякове - о тьме и о взаимном толкании. "Воспоминание об А. С. Хомякове" (Русская беседа. 1860. № 2. Отд. VI. С. 3).