Поиск по творчеству и критике
Cлово "1994"
Входимость: 8. Размер: 87кб.
Входимость: 1. Размер: 32кб.
Входимость: 1. Размер: 22кб.
Примерный текст на первых найденных страницах
Входимость: 8. Размер: 87кб.
Часть текста: своей чисто объективной манере её лишён. Первый из этих трёх импульсов, если их выстроить хронологически, идёт от Л. Гроссмана. В своей статье "Основатель новой критики" Гроссман, между прочим, пишет: "Органическая теория в том виде, в каком обосновал её Григорьев, была первой попыткой у нас цельной философской системы литературной критики. Этот первый опыт оказался таким значительным, что до сих пор он является "едва ли не лучшим критическим каноном"[i]. Отношение "Григорьев - Бергсон" видится Гроссману отношением идентичности. "Ученик Шеллинга, Аполлон Григорьев был бергсонианцем avant la lettre, и если бы мы хотели составить канон правил и литературной критики по учению знаменитого философа, мы бы лучше всего разрешили бы эту задачу, обратившись к забытым страницам непризнанного критика "Москвитянина". В них поистине заключён полный декалог новой критики"[ii]. В 1916 г., то есть через два года после Гроссмана, А. А. Блок, видевший в творчестве Григорьева исключительно важный культуростроительный ориентир русской жизни, "единственный мост" между современностью и пушкинской гармонией, явно не принял формы, в которой Гроссман высказал похвалу Григорьеву-критику. "Не знаю, много ли это для русского мыслителя - "предвосхитить Бергсона и Зиммеля"; только в устах автора статьи это - большая похвала"[iii]. Тем не менее ту же самую "гроссмановскую" формулу "бергсонианца до Бергсона" применительно к Григорьеву мы встречаем в статье французского автора С. Лафит[iv]. Как видим, точка зрения, полагающая отношение "Григорьев - Бергсон" лишь отношением ...
Входимость: 1. Размер: 32кб.
Часть текста: В чем они? Ответ Григорьева имел огромное значение для формирования русской классической философии во второй половине XIX века, поскольку фактически определял общность и различие между философией и культурой как предметом философии. Общность критики искусства и самого искусства в том, что они сознательны. С исключительной энергией Григорьев подчеркивает, что «гениальная творческая сила есть всегда сила в высшей степени сознательная». И добавляет: «Много толковали о том, что творческая сила творит бессознательно; много приводили даже примеров, что произведения бывают выше сил производящих[30]. Но это фальшивое мнение не выдерживает никакой критики, недостойно даже серьезного опровержения» {255}. Мы видим, чего стóит кочующее по работам о Григорьеве утверждение, согласно которому он воспевал «бессознательное творчество»; видим мы и то, что стремление привязать творчество к так называемому «бессознательному» громко заявило о себе задолго до Фрейда, никак не позже 1820-1830 годов[31], в теоретических трудах романтиков, у Шопенгауэра, у Шеллинга, у Эдуарда фон Гартмана и других. Что касается «психоанализа», то вся его «оригинальность» заключалась в особенно грязной трактовке «бессознательного». Я упоминаю о Фрейде потому, что Григорьев фактически объясняет, почему «идея бессознательного» была обречена на то, чтобы выродиться в писанину самого низкого «фрейдистского» толка[32]. Одним из психологических мотивов этой идеи является, по словам ...
Входимость: 1. Размер: 22кб.
Часть текста: и народность» {60}. А несколько ниже, рассказывая о своем детстве с его грезами и фантазиями, он добавляет: «Ведь фантастическое вечно в душе человеческой, и стало быть, так как я только в душу и верю , в известной степени законно» {61}[44]. Но почему «только», если перед этим говорилось о вере в народ и народность? Вопрос тем более интересен, что, например, в одном из писем к Ап. Майкову он убеждает своего тезку: «Верь только в народ, старый и новый вместе» {62}. Не противоречит одно «только» другому? Или, может быть, каждый раз Григорьев имел в виду веру в «душу народа», «народную душу» или нечто подобное? Нет, ничего подобного он в виду не имел: коллективная «душа народа» так же не соответствует его взглядам, как и «мировая душа»; говоря о душе , он всегда подразумевал индивидуальную человеческую душу[45]. Дело в другом и, по сути, простом обстоятельстве: все, написанное Григорьевым, проникнуто убеждением в том, что вера в душу и вера в народ неразрывно связаны: там, где ослабевает одна, там становится ...